1812 год. Поход в Россию
Шрифт:
Вильно, 23 мая 1812 г.
Как мне было приятно, когда после одиннадцати дней томительных скитаний я наконец приехал сюда и встретил наших друзей Гнейзенау и Шазо и смог поселиться вместе с ними. Я здесь уже три дня. Мое назначение последовало в соответствии с письмом графа Ливена. Но так как у меня нет еще мундира, то я пока не несу службы. Военный министр одновременно является и командующим армией. Он любезный человек, но я обменялся с ним только несколькими словами. Я предполагаю, что буду работать в здешней главной квартире в одном из отделов штаба. Общение с моими друзьями предохраняет меня пока от печальных переживаний, которые выпадают на нашу долю в этой дикой и чужой стране с непонятным для нас языком. Генерал Пфуль принял меня очень дружественно.
Вильно, 28 мая 1812 г.
Уже прошли недели с тех пор, как я послал тебе отсюда первое письмо. И все же я еще ничего не могу сказать тебе о своем положении. Я продолжаю носить синий прусский мундир отчасти потому, что из канцелярии еще не вернулся приказ о моем назначении. Я полагаю, что война начнется через две недели,
Вильно, 6 июня 1812 г.
Наконец я надел сегодня зеленый мундир, который, однако, в соответствии с модой является почти черным. О своем служебном назначении я еще ничего не знаю. Единственное указание, полученное мною до сих пор, заключается в письме на русском языке от князя Волконского, начальника генерал-квартирмейстерского штаба в целом; он мне сообщает, что получил приказ о моем назначении, и в соответствии с ним командирует меня в Первую Западную армию. Таким образом, я поступаю в распоряжение генерала Мухина, генерал-квартирмейстера этой армии, который ни слова не понимает по-французски. Так как Мухин не может использовать меня, то я предполагаю, что попаду или в штаб военного министра, который в то же время по указаниям императора командует Первой армией, или к генералу Леварову, который является подлинным начальником Генерального штаба, или же к какому-нибудь командиру корпуса. Замедление с моим назначением привело к тому, что император неделю тому назад хотел дать мне особое поручение. А именно: я должен был отправиться в один из фланговых корпусов, чтобы выбирать для него позиции и стоянки. Вероятно, получением этой задачи я обязан генералу Пфулю. Теперь это поручение отпало, но намерение дать мне его в моих глазах подчеркивает, что я попал на заметку. Завтра я буду, вероятно, представлен императору. У меня нет оснований быть недовольным своим личным положением. Князь Волконский, мой подлинный начальник, производит впечатление порядочного человека. Он несколько сух в обращении. Блестящие перспективы передо мной не открылись, и я далек от того, чтобы при оценке обстановки мне оказывалось то доверие, которым я располагал в Пруссии, и даже не имею шансов приобрести его.
Вильно, 20 июня 1812 г.
…Я назначен теперь к генералу Пфулю. На этой должности я долго не задержусь, так как Пфуль, в сущности, больше ничем не командует. Тидеман послан в Ригу к генералу Эссену. Этим очень важным назначением он обязан знакомству с подполковником Вольцогеном. Теперь и я познакомился с ним, и в дальнейшем он может оказаться мне очень полезным.
Свенцяны, 29 июня 1812 г.
Городок, из которого я пишу тебе, находится на дороге из Вильно к укрепленному лагерю у Дриссы на Двине; армия предполагает занять его, чтобы дать там первое сражение. Мы находимся довольно далеко позади войск, и возможно, что уже произошли крупные события. Но пока мы имеем только сведения о столкновении передовых частей. Во всяком случае французы находятся в движении к Двине. Надо полагать, что первое сражение последует через 10–12 дней. Я еще состою при генерале Пфуле, а последний — непосредственно при императоре.
Из района Полоцка, 6 июля 1812 г.
Я все еще нахожусь в императорской главной квартире при генерале Пфуле. Это назначение оставляет меня совершенно праздным. Оно было рассчитано на совершенно другие условия, чем те, которые сложились в настоящее время, и никогда оно мне не приходилось по душе, а теперь уже совсем не нравится, так как мне едва ли удастся что-нибудь увидеть. Я еще не слышал ни одного выстрела, впрочем, значительные события вообще еще не имели места. Арьергардные бои, происходившие до сего времени, полностью складывались в нашу пользу. Пока мы взяли в плен одного генерала и 1000 человек. Для отступательного марша это много. Я полагаю, что по тем или иным обстоятельствам мое служебное положение должно измениться. В противном случае я буду очень опечален. В конце концов я был прав, когда тысячу раз говорил себе то, что все другие оспаривают: не зная русского языка, являешься ни к чему не пригодным. Едва ли я могу надеяться быть здесь полезным. И все мои усилия устремляются лишь на то, чтобы, по крайней мере, видеть войну и, таким образом, обогатиться личными наблюдениями. Эта кампания чрезвычайно утомительна для войск. Даже в главной квартире, где мы, несомненно, находимся в лучших условиях, нам всегда приходится ночевать в сараях и конюшнях, и я уже три недели не раздевался. Наше будущее мы доверчиво предоставляем судьбе. Пока не произошло ни одного крупного несчастья, и кое-какие крупные надежды еще сохраняются в зачаточном состоянии. Они смогут развиваться, когда наступит их время. Но и при самом дурном обороте хода событий я еще не утрачу мужества. Счастье крепко обосновано в нас самих, и никакая сила мира не сможет разбить его полностью, если мы оба останемся живы и здоровы. Я должен быть очень доволен приемом, оказанным мне здесь; особенно благосклонен был ко мне император, а великий князь Константин Павлович, находясь во главе колонны, обращался ко мне с таким вниманием, которое далеко превосходит мои заслуги. Но я не строю надежд на свое счастье на этих мимолетных изъявлениях благоволения и привожу это лишь как доказательство того, что некоторые опасения и пророчества наших высокопоставленных подруг являлись необоснованными. Точно так же мне не приходится жаловаться и на русских вельмож. Лишь шикарная молодежь в свите императора проявляет отталкивающую холодность. Граф Ожаровский, генерал-адъютант императора, живущий всегда с нами, является почти единственным близким знакомством, которое я приобрел, и он очень любезен со мной.
Нашего друга Гнейзенау нам приходится видеть очень мало, так как он всегда находится
Говорят, что он передал совет Бернадота — избегать решительного сражения. Это был бы хороший признак. Граф Ливен находится в Риге; его ждут здесь каждый день. Я буду очень рад увидеть его здесь. Граф Дона десять или двенадцать дней тому назад поднял в Риге паруса и отплыл. Таким образом, нельзя ждать его скорого возвращения…
Все время, которое мне предстоит еще провести в разлуке с тобой, я представляю себе как возвращение из длительного путешествия, на пути которого я уже нахожусь. Для сердца и воображения это наиболее приятное и утешительное представление, которое я могу составить о нем.
Граф Ливен прибыл и обещал позаботиться о доставке этого письма. Моя служба при генерале Пфуле закончилась; хотя мне еще ничего не известно о новом назначении, но я убежден, что оно последует в соответствии с моими стремлениями.
Дорогобуж, между Смоленском и Москвой, 12 августа 1812 г.
Граф Ливен передал мне твое последнее письмо; уже около четырех недель тому назад я отправил тебе мое последнее письмо через Ливена. Это письмо дойдет до тебя с верной оказией через Петербург, но, вероятно, со значительным опозданием. С момента моего последнего письма мое положение изменилось дважды. После того как император уехал из армии, я просил назначить меня в арьергард графа Палена, нашего наиболее известного кавалерийского генерала. Я находился при нем три недели и пережил несколько боев. Это назначение было бы для меня чрезвычайно приятным, если бы я умел говорить по-русски, так как граф Пален лично чрезвычайно любезный человек, но я, к сожалению, убеждаюсь в том, что не обманулся, утверждая невозможность быть использованным сколько-нибудь толково, не зная языка. Находишься в положении глухонемого. Чтобы использовать нас, к нам следовало бы подойти совершенно по-другому, чем это делается. Таким образом, я совершенно не рассчитываю на возможность отличиться. Поэтому моим самым заветным желанием является получить работу на немецкой территории. К сожалению, на выполнение этого желания нет никаких перспектив, так как крупный десант намечается на Копенгаген. В этой глупости впоследствии придется глубоко раскаиваться.
Через три недели граф Пален, заболел и его корпус был расформирован. Поэтому вот уже неделя, как я возвратился в главную квартиру в распоряжение генерал-квартирмейстера. Условия, в которых я до сих пор находился, являлись вполне сносными; я был бы вполне удовлетворен, если бы владел языком. Тогда я мог бы создать для себя более приятные и вполне приемлемые условия. Теперь же я часто твержу себе: надо пройти через это испытание. В настоящий момент военное положение, по существу, еще не плохо, но если предстоящее большое сражение будет проиграно, то оно, конечно, станет весьма неважным. В этом случае от высадки в Зеландии у императора Наполеона не пострадает и мизинец. До сих пор мы дали множество кровопролитных боев, но еще не было ни одного сражения. Часть боев сложилась для нас чрезвычайно счастливо, в особенности на флангах у Витгенштейна и Тормасова. Другая часть представляет по большей части арьергардные бои, которые делают много чести нашим войскам, но стоят армии больших потерь и представляют лишь пассивные достижения. В ближайшем сражении силы будут приблизительно одинаковыми, а именно — около 100 000 человек с каждой стороны. Я сомневаюсь в том, что нам удастся выиграть это сражение, но с точки зрения войны в целом мы от этого потеряем лишь немного, если хватит возможности выдержать два года борьбы. О Гнейзенау я не слышал ни слова; вот уже девять недель, как он отплыл. Лишения, связанные с походом, исключительны. Девять недель подряд ежедневные переходы, пять недель не раздевались, жара, пыль, ужасная вода, а часто и очень чувствительный голод. До сих пор я проводил все ночи, за малыми исключениями, под открытым небом, так как местность по большей части покинута всеми жителями, а жалкие хижины опустошены. Несмотря на эти трудности, я себя чувствую лучше, чем в Берлине…
Между Москвой и Калугой, 18 сентября 1812 г.
…Наши дела в общем складываются неплохо, тем не менее люди хотят уже отчаиваться. Операция в Германии, на которую я особенно рассчитывал, по-видимому, не состоится. Опять потерян удобный момент спасти Европу. Мы проиграли сражение, но в меру. Наши силы ежедневно пополняются, а неприятельские — нет. Превосходство теперь уже находится почти на нашей стороне, а в начале кампании противник превосходил нас в чрезвычайной степени. Это отступление на Калугу не позволит противнику удержаться в Москве. Повсюду он вынужден очищать часть завоеванных провинций. Поражение России я считаю невозможным, но нас могло бы погубить заключение плохого мира. Я принимал участие в походе как офицер Генерального штаба; кое-чему в нем я научился, так как присутствовал при нескольких боях; отличиться мне было невозможно, так как при том ни с чем не считающемся способе, каким используют здесь нас, не знающих языка, нельзя дать больше того, чем дает рядовой боец. Все это стоит крайнего напряжения; затрата сил огромная, и неприемлемость моего положения возросла в такой степени, что я был почти безутешным, когда прибыл желанный приказ Милорадовича ехать в Ригу на место моего незабвенного друга Тидемана, павшего там со славой. Это назначение избавляет меня от тысячи крупных и мелких неприятностей. Я его рассматриваю как новый признак того счастья, которое сопутствовало мне в течение всей моей жизни. Хотя я и не сделал ничего, о чем стоило бы говорить, но все же я теперь кавалер ордена Владимира и представлен уже ко второй награде. Поток орденов здесь так изобилен, что трудно о нем даже составить себе представление. Принц Гессен-Филиппштадтский потерял ногу, но остался жив. Барнеков ранен, Люцов, Шазо, Бозе здоровы.