1863
Шрифт:
А когда полицейские прошли мимо, девушки со смехом рассыпались по бульвару, посылая Мордхе воздушные поцелуи, и побежали к открытой церкви, вход в которую в свете тусклой масляной лампы был похож на вход в глубокую, едва освещенную пещеру.
Перед церковью девушки обступили бородатого мужчину, выглядевшего так, будто он только что вылез из пыльного чулана. Мордхе узнал незнакомца. Это был Норвид.
— Кто ты, бородач?
— Я поэт!
— И художник, конечно!
— Я христианин, — доброжелательно отметил Норвид.
— Он пророк!
— Пойдем со мной, пророк. — Одна
— Нет, со мной!
Девушки гладили его длинные волосы и рассмеялись, когда он попросил их:
— Дочки, я прошу вас, не курите в доме Господнем.
— Пойдешь с нами?
— Я все сделаю, дочки, только не курите.
— Слушаюсь. — Девушка бросила сигарету и встала перед ним, как послушная школьница.
— Я тоже!
— Хорошо, хорошо! Теперь, дочки, встаньте на колени, все мы грешны, все.
Девушки, обступившие незнакомца, по очереди опускались на колени перед каменным крыльцом и крестились вместе с ним.
— Сколько зарабатывает каждая из вас? — спросил Норвид.
— Сколько получится.
— А если я отдам вам все, что у меня есть, чтобы вы пошли домой и больше не болтались по улицам, вы сделаете это?
Девушки рассмеялись.
— Вот вам тридцать франков, дочки.
— Ты бедняк?
— Я? Нет, я богач.
— Тогда почему ты даешь нам так мало?
— Не деньги делают человека богатым, дочки, не деньги!
Они обступили Норвида, щебеча, словно птички, делили деньги и переговаривались между собой.
Мордхе смотрел на маленьких напудренных девушек, которые, как дети на маскараде, слонялись по бульвару, на обросшего Норвида, и в его душе вновь зазвучала мелодия.
Какая-то дикая сила гнала его. Он больше не был одинок. Мордхе шел сквозь ночь, и темнота освещала его светом.
Он миновал собственный дом.
Консьержка, сидевшая в расстегнутом черном плаще у входа в дом и почти незаметная на фоне двери, окликнула его:
— Месье Алтер!
Он обернулся, сообразил, где находится, и с улыбкой ответил:
— Добрый вечер, мадам!
— Куда месье идет так поздно?
— Я задумался и не заметил, как прошел мимо дома.
— У меня, слава Богу, нет времени думать, месье. Когда я заглядываю иногда в мужнину Библию, все начинается расплываться перед глазами и клонит в сон. Видимо, не всякая голова создана для размышлений, месье… Мой муж читает Библию каждый день перед сном, а как только начинает засыпать, принимается пересказывать. Мне даже страшно лежать рядом с ним! Не дай Бог, сойдет с ума. Я ему говорю: ведь ты не священник! Консьержу достаточно читать Библию по воскресеньям.
Мордхе не хотелось беседовать с разговорчивой консьержкой, но он не знал, как войти в подъезд, потому что она загородила вход своим широким плащом и без умолку твердила ему про соседей. Мордхе перебил ее:
— Нет ли писем для меня?
— Нет, господин Алтер. — Она подбоченилась и уставилась на него своими кошачьими глазами. — Было письмо для мадемуазель Терезы. Хозяин хочет выгнать ее из комнаты, вы бы видели, как она ему глазки строила.
— Она не платит?
— Почему не платит? Я сказала хозяину, что не хочу иметь в доме гулящую девку, которая спит днем и где-то
— Вы же мне сами сказали, мадам, что мадемуазель Тереза играет в водевиле.
— А вы думаете, месье, что настоящая католичка будет петь в водевиле и красоваться перед мужчинами в коротком прозрачном платьице? Мужчины ведь не слишком разборчивы, любая Тереза может свести их с ума! Но я уж позабочусь, чтобы ее отсюда выселили! Разве я не права, месье? Поет целыми днями, даже мой Мишель напевает ее песенки!
— Что же вы хотите, мадам, — отозвался Мордхе. — Тереза — бедная девушка, она молода, вот и поет.
— А если месье полагает, что я стара, то он ошибается. — Она схватила Мордхе за руку. — Если заглянуть в метрику, то еще неизвестно, кто из нас окажется старше! Но у нее нет Бога в сердце, она носит платья до колен, мажется, пудрится. А волосы, месье думает, что это ее волосы? Я вижу, месье хочет подняться к себе в комнату, хорошо, я зажгу фонарь и провожу вас…
— Спасибо, мадам, я дойду в темноте, не беспокойтесь. Доброй ночи, мадам.
— Хорошо, месье. Спокойной ночи.
Мордхе взбежал по ступеням, будто спасаясь от погони, взлетел по винтовой лестнице, перепрыгивая через две-три ступеньки. Он ворвался в комнату, опустился на единственный стул, стоявший у стола, и хотел вспомнить мелодию, звучавшую в его голове по дороге домой. И чем сильнее становилось желание освободиться от душевного гнета, тем тише была ускользавшая мелодия, а мозг наполнялся пустотой. Небрежно опущенные руки сводило болезненной судорогой, голова склонялась вниз. Мордхе сидел как парализованный. Все в нем дымилось, духовное смешивалось с материальным, и в этом тумане вспыхивали полосы света. Поздно ночью он зажег свет, взял тетрадь и принялся писать.
Глава пятая
Гибель за веру
Ночь, беззвездная, безлунная, уже сражалась с горящими тенями. Одержав верх, она разложила тени среди пустых бочек из-под вина, среди гаснущих каминов, протянула их от рынка до городских окраин.
Безмолвие парило над землей, где миллионы скованных желаний дремали в разгоряченных телах и ждали завтрашнего дня, когда произойдет сожжение неверных.
Переплетенные руки и ноги, полосатые, покрытые татуировками животы, узкие, сгорбленные плечи.
Воздух, набухший от плоти, впитывал куски растерянной души, вырывавшейся из открытых ртов, и предвещал наступление тайного мира.
От погашенных фонарей ночь стала темнее и гуще.
Сон вступил в свои права, убаюкивал в темноте видениями, переставлял реки, горы, города. И чем толще тюремные стены, чем глубже подземные казематы, тем быстрее одолевал их сон, тем радостнее он расправлял свои крыла.
Тюрьма, почерневшая с годами от дождя, возвышалась над городом, точно обрубок сгустившейся ночи. Шум рынка и улиц не достигал тюрьмы, заблудившиеся звуки разбивались о карнизы, о неотесанные камни, торчавшие из тяжелых стен здания, словно замурованные тела.