1876
Шрифт:
— Собирается немало интересных фактов. И кое-какая клубничка насчет Хейса. — Счастливая улыбка вдруг озарила лицо Джейми. — Несколько лет назад он в припадке безумия стрелял в собственную мать из пистолета.
— Это не убавит ему популярности. — Я был уверен, что Джейми шутит. Но он, видимо, повторил последний слух, чтобы пустить его по Нью-Йорку.
В общем и целом я не думаю, чтобы демократия, как она осуществляется в этой стране, увенчалась успехом. Пока Тилден серьезно и старательно рассказывает народу о своих планах реформы, по-видимому, самого продажного общества в западном мире,
Уплата налогов Хейсом тоже расследуется, потому что он тоже богатый адвокат, который в 1868–1869 годах вообще, по слухам, не заплатил ни одного цента. Недавно его обвинили в том, что он присвоил деньги, доверенные ему солдатом, погибшим на войне.
— Чарли, поезжайте на Юг. Пожалуйста. Я прошу вас. Уведи пони с солнцепека, ты, безмозглый ирландский выродок! — закричал Джейми своему жокею.
— Для меня даже ньюпортская жара невыносима. На Юге я просто умру. Тем более, что ты можешь по праву гордиться Нордхоффом. — Очерки Нордхоффа в «Геральд» о так называемых хлопковых штатах были написаны живо и сочувственно; похоже, автор попытался изменить устоявшиеся политические оценки.
— В Новом Орлеане всегда дует ветерок, а Флорида в это время года настоящий рай. Но именно там и случится беда.
— Откуда ты знаешь? — Хотя я не слишком высокого мнения об умственных способностях Джейми (он каким-то образом умудрился удержаться вне западной культуры и всех ее достижений), меня всегда поражает понимание им этой страны. Ну прямо барометр, способный раньше всех предсказать политический скандал или индейскую резню.
— Южная Каролина, Флорида и Луизиана контролируются федеральным правительством. Грант держит там войска.
— Менее трех тысяч солдат на весь Юг. — Я теперь тоже Эксперт.
Джейми оставил мою экспертизу без внимания.
— Итак, что же произойдет, если они проголосуют за демократов?
— Конечно, они проголосуют за демократов, и Тилден станет президентом.
— Это еще как сказать. — Джейми рассеянно огляделся вокруг. — Чарли, я готов еще раз удвоить ваш гонорар, и без того чрезмерный, если вы согласитесь поехать в Новый Орлеан, поговорить с местными лидерами…
Я держался твердо. Я отказался ехать на Юг. Но я согласился возобновить в сентябре мои еженедельные репортажи, поскольку последние восемь недель до президентских выборов имеют решающее значение. По крайней мере с точки зрения выяснения того, кто, что и у кого украл.
— Хейс на самом деле пристрелил свою мамашу? — Эта милая «деталь» задела меня за живое.
Джейми натянул на себя шлем. К нему подвели пони.
— Конечно.
— Насмерть?
— Нет. Он ранил эту старую стерву. Так и не научился стрелять. Промахнуться в свою собственную мамашу с шести футов! Какой же из него президент?
Джейми оседлал своего пони; я спросил его, в городе ли мадам Рестел.
— О, Чарли! Она потребовалась вам для подружки? Некая дамочка очутилась из-за вас в затруднительном положении?
— Нет, мой мальчик. Я хочу с ней поболтать о наших общих знакомых.
— Она
Дениз в отличном расположении духа, она регулярно, дважды в день, принимает свои порошки, и паника больше не повторялась. Эмма с ней постоянно, а Сэнфорд все время в море на своей яхте. Я бы позволил себе осудить его поведение, если бы нам троим его отсутствие не было столь удобно.
Я надеялся в первый же вечер в Нью-Йорке зайти к мадам Рестел и доложить о состоянии ее пациентки, но вместо визита в это забавное ателье я провел нежданно прекрасный вечер с Джоном Эпгаром, который достал билеты на премьеру новой пьесы Брет Гарта «Двое из Сэнди-бара»; автор — один из многочисленных подражателей Марка Твена.
— Говорят, что пьеса не очень хороша, — извиняющимся тоном сказал Джон. — Однако в ней есть ужасно комичный персонаж — китаец.
Я начал рассказывать Джону о Китайском клубе в Париже, куда мы время от времени захаживали покурить опиум, но тут же осекся: в прессе в последнее время масса нападок на китайцев, чье пристрастие к опиуму всегда приводится как доказательство нежелательности предоставления им гражданства. Я всегда поражался, что нация, чье процветание всецело покоится на дешевом труде рабочих-иммигрантов, заражена непримиримой ксенофобией.
Ввиду неблагоприятных рецензий на пьесу Гарта публики было мало; к тому же конец августа не лучшее время для премьеры. В театре на Юнион-сквер такая духота, что получить удовольствие было бы трудно от любой пьесы, не говоря уже об этой. Джон рассказывает, что Гарт более всего известен своим стихотворением про язычника-китайца, он считает себя другом этой затравленной расы — пишет он скорее как ее враг.
Джон извинялся за пьесу, как будто сам ее написал. Я притворился, что нахожу ее занятной, да все это и было весьма забавно, особенно во время антракта, когда Джон показал мне Сэмюела JI. Клеменса, более известного под именем Марк Твен, в чьей небольшой жилистой фигуре сосредоточилось все, что я недолюбливаю в американской жизни; так я по крайней мере думал до сих пор.
— Хотите с ним познакомиться, сэр? — спросил Джон.
— Нет, — сказал я искренне. Я никогда особенно не любил общество профессиональных писателей; а то, что этот комедиант мюзик-холла и газетный фельетонист в высшей степени профессионален, не вызывает никакого сомнения. Однако мое «нет» совпало с появлением Марка Твена прямо перед нами, и его слова «никуда не годится» прозвучали эхом моего отридания. Он разговаривал с автором пьесы, который выглядел обескураженным, как и положено драматургу в такой ситуации.
— Добрый вечер, мистер Клеменс, — сказал Джон, когда Твен вдруг повернулся к нам, точно ища спасения от своего спутника.
— Добрый вечер, э-э…
— Эпгар, а это мистер Чарлз Скайлер…
— Чарлз Скермерхорн Скайлер?
Я поразился, обнаружив, что Твен разговаривает как стопроцентный коннектикутский янки.
Однако, входя «в роль», он начинает говорить как житель фронтира; делает он это искусно и правдоподобно, под стать профессиональному актеру.