1900. Русские штурмуют Пекин
Шрифт:
Когда в Тонкуском госпитале доктор Куковеров перевязывал раненых китайцев, то это были не китайские солдаты, а обыкновенные мирные китайцы из окрестных деревень. Они либо сами попадали на фугасы, которыми была минирована местность возле Тонку, либо же союзники высылали их нарочно вперед по фугасам, чтобы они очищали дорогу. Там, где взрывали фугасы и на воздух взлетали китайцы, дорога была уже безопасна — фугасов больше не было. Затем китайцев перевязывали.
Глядя на измученное лицо черного сморщенного загорелого китайца, старательно вымытого и забинтованного, окруженного самым заботливым уходом русских врачей, сестер и братьев милосердия русского санитарного
Когда раненые китайские солдаты после своего выздоровления возвратились домой, они, наверное, рассказали много хорошего о том, что они видели и встретили у русских, которые обласкали китайцев и поступили с ними совсем как учил Конфуций. Думаю, что рассказы подобных пленных гораздо благотворнее и успокоительнее действовали на население, чем самые мирные и торжественные прокламации завоевателей, подкрепленные экзекуциями.
И союзники и китайцы одинаково презирали друг друга и вполне были достойны друг друга. Хотя европейские народы и любят кичиться своим просвещением и христианством, однако в 1900 году в городах и деревнях Китая они ничем не доказали своей особенной просвещенности и цивилизации и их образ действий ничем не отличался от образа действий их врагов китайцев.
О действиях отряда генерала Суботича в Хайчене не было ничего известно, кроме того, что русские разбили китайцев при Аньшаньчжане и Шахэ и взяли Ляоян.
19 сентября утром из Хайчена выступила осадная артиллерия, которою предназначалось штурмовать Мукден, если понадобится. Я присоединился к этому отряду. Это был удивительный обоз: 376 мулов, 74 лошади, 50 оборванных китайцев и 227 нижних чинов тащили по убийственным китайским рытвинам и ухабам 12 осадных пушек и 62 китайские арбы, нагруженные гранатами, порохом и разными припасами. Наши солдаты кричали и погоняли китайцев. Китайцы кричали и погоняли мулов, которые тоже кричали и ревели от негодования. Все — и люди и животные — кричали, шумели, негодовали, бранились, кряхтели, обливались потом, выбивались из сил — и все-таки орудия с трудом, шаг за шагом, переползали через обмелевшие реки и карабкались через холмы и овраги, пески и ручьи. Орудия падали — их снова ставили. Орудия застревали — их вытаскивали.
Все прекрасно знали, что отряд генерала Суботича победоносно идет вперед, что китайские войска бегут и города сдаются. Все знали, что по китайским дорогам невозможно тащить осадные орудия. Уже Мукден давно был взят. И тем не менее и люди и животные надрывались, но волокли эти пушки и гранаты все вперед, потому что так было приказано. Можно только удивляться, что эти орудия были доставлены из Хайчена в Мукден — 110 верст — в 7 дней. Но чего не вынесет русский солдат или китайский мул?
Если у нас дают высшую военную награду за храбрость, которая иногда требует только одного мгновения воли и присутствия духа, то какую же награду давать тем людям, которые должны проявлять каменную волю и чугунные нервы 7 дней подряд, чтобы исполнить положенную задачу до конца?
В первый день наш необычайный отряд сделал около 15 верст и расположился на ночлег у деревни. Я был в совершенном отчаянье. Делая по 15 верст в день, я не мог рассчитывать скоро нагнать войска генерала Суботича.
На другой день утром я решил дальше ехать один. Лошадь у меня была хорошая. Местность казалась спокойною. Дорога лежала верная, так как всюду были видны следы прохождения русских войск и по пути постоянно встречались
Взобравшись на одну из Аньшаньчжаньских гор, где погиб Страхов, я невольно остановился, слез с коня и долго любовался той величественной и великолепной картиной, которая точно дорогая расшитая шелками ткань растянулась по горам и долам Маньчжурии — богатейшей страны хлеба, золота и угля.
Бесконечные пашни гаоляна, чумизы и проса тянулись по равнинам, взбегали на холмы и перевалы. Хлеба давно созрели и дали богатый урожай.
На юг и запад, сливаясь с горизонтом, уходили неисчислимые красные волны — это было море вызревшего гаоляна. По всем направлениям его прорезывали длинные желтые волны — это просо. Китайцы зовут его чуцзы и сяомицза. Русские назвали чумизой. Местами хлеб уже снят и собран в стога.
Но большая часть посевов еще ожидала жнеца, который бежал в далекие безопасные деревни и в своих кумирнях и часовенках на высоких холмах молился богу войны Гуань-лаое, прося его поразить врага и спасти родину от ужасов и бедствий войны.
Повсюду видны опустевшие деревни, окруженные ивами и тополями, садики и огороды.
Благословенная Маньчжурия, житница Китая, теперь изнемогала от бедствий мятежа и войны, потрясенная и разоренная.
Сперва ее опустошали хунхузы, потом боксеры и беглые китайские войска. Теперь русские шли восстанавливать порядок и мир.
Я поехал дальше. На дороге показался на лошади казак. Увидав меня и, вероятно, не признавая во мне русского, казак, пристально вглядываясь, сбросил ружье и стал наводить на меня дуло.
Я не шелохнулся и ехал навстречу. Казак опустил винтовку.
— Что ты, русского не видишь, что ли? — крикнул я ему.
— Да кто ж тебя признает? У тебя и шапка такая китайская. Я тебя за манзу и принял, — ответил казак.
— Ты куда?
— Из Ляояна в Хайчен с донесением.
— Далеко до Ляояна?
— Верст 30 будет.
— Как же ты один едешь?
— Приказано.
— A по дороге спокойно? Китайцев нет?
— Совсем спокойно. В деревнях только старики да старухи остались.
— А дорогу ты знаешь?
— Как не знать? Я ведь из Охранной стражи. Здесь я каждую деревню и каждый уголок знаю. Зато и китайцы меня знают. На то казак.
Мы разъехались. Через несколько верст показались двуколки с нашими солдатами. Они ехали беззаботно, распевая песни, точно в своей деревне. To, что они были за тридевять земель от своей родины, в какой-то Маньчжурии, в стране восстания и войны, — это было им, по-видимому, совершенно безразлично.
Один из них окликнул меня:
— Здравствуйте, барин!
— Здравствуйте! А вы почему меня знаете?
— А помните, в Тяньцзине, в госпитале у французов я лежал. Я одну пулю съел.
Я сейчас же вспомнил этого дюжего рыжего добродушного артиллериста, который однажды явился во Франко-русский госпиталь с перевязанным окровавленным лицом и пулей во рту. Артиллериста положили на стол. Сестра Люси вымыла ему голову. С трудом поворачивая язык, солдат рассказал, как он спал в палатке на биваке и проснулся с пулей во рту. Китайская пуля пробила палатку, залетела в открытый рот спавшего мирным сном солдата и застряла в его десне. Доктор Куковеров покопался ножом и вытащил новенькую манлихеровскую пулю так быстро, что даже хлороформа не понадобилось. Артиллериста перевязали, и он вернулся на бивак.