1903 - Эш, или Анархия

Брох Герман

Под такое настроение и приперся Тельчер со своим проектом: "Послушайте, Эш, да вы же теперь большой капиталист, вы можете стать моим компаньоном".

Эш уставился на него, как на ненормального: "Компаньоном? Не иначе, как вы сошли с ума. Так же хорошо, как и мне, вам известно, что с Америкой — дело дрянь". "Но ведь зарабатывать можно и в Европе, — отреагировал Тельчер, — и если бы вы хотели с выгодой вложить свои деньги…" "Какие деньги?!" — заорал Эш. "No, no, не стоит из-за этого так громко кричать; может же такое случиться, что кто-то что-то получит в наследство", — пытался успокоить Эша Тельчер, чем привел его в совершенную ярость. "Вы точно свихнулись, — рычал он — что за вздор? Не достаточно, что я так влип по вашей милости…" "Если

Гернерт, этот негодяй, слинял, то вы не можете винить меня в этом… — обиженно говорил Тельчер, — я пострадал сильнее вашего, а поскольку дела мои плохи, то ни к чему меня еще и оскорблять, тем более, что я предлагаю вам верное дело". "Речь идет не о моих убытках, а об убытках моих друзей…" — буркнул Эш, "Я даю вам возможность вернуть деньги". Затеплилась, естественно, надежда, и Эш спросил, как Тельчер представляет себе это дело.

Ну, с земельным участком можно уже кое-что начинать, то же говорит и Оппенгеймер, а Эш ведь и сам видел, что зарабатывать можно, если мастерски взяться за дело. "А если нет?" Тогда будет один выход — продать земельный участок и согласиться с Илоной на какой-нибудь ангажемент, Эш задумался: так… тогда Тельчеру придется снова идти с Илоной на сцену… метать ножи?., так, так… он хотел бы подумать…

На следующий день он навел справки у Оппенгеймера — с Тельчером желательно держать ухо востро. Оппенгеймер подтвердил сказанное Тельчером.

"Так?.. Тогда он вынужден будет снова выйти с Илоной на сцену…" "За мной дело не станет, я то уж устрою ему ангажемент, — сказал Оппенгеймер, — а что ему еще остается делать, Тельчеру этому?" Эш кивнул: "А если он возьмет на себя договор аренды, ему нужны будут деньги?.." "Не располагаете ли вы парой тысяч?" — поинтересовался Оппенгеймер. Нет, таких денег у него нет.

Оппенгеймер покачал головой: без денег ничего не получится; может быть, удастся заинтересовать этим делом кого-то другого… как, например, насчет госпожи Хентьен, которая, как говорят, хочет продать свое заведение и будет иметь кучу денег. Повлиять здесь он бессилен, сказал Эш, но он передаст предложение госпоже Хентьен.

Занимался он этим неохотно, возникла новая задача, но без ее решения — никуда. У Эша было ощущение, что ему наносят удар сзади. Не исключено, что Оппенгеймер с Тельчером дуют в одну дуду; оба — жиды! Почему этот тип не займется чем-нибудь другим, а все мечет ножи? Словно нет на свете честной и приличной работы! И что это там за вздор он нес о смерти и наследстве? Они завели его в тупик, как будто бы знали, что все должно было случиться именно так, что должны были быть защищены Илона от ножей, а мир — от несправедливости, что жертва Бертранда не напрасна и что не зря была снята фотография господина Хентьена! Нет, невозможно давать чему-либо обратный ход, ведь речь идет о справедливости и о свободе, которую больше нельзя вверять ни демагогам, ни социалистам, ни этим продажным газетным писакам.

Вот в чем состояла задача. А то, что он должен был спасти деньги Лоберга и Эрны, казалось ему словно бы частью, символом той более высокой задачи. И если Тельчер не возьмет на себя договор аренды, то деньги будут окончательно потеряны! Деваться некуда. Эш взвесил все "за" и "против", просчитал все варианты, в результате он получил однозначное решение: ему придется уговорить матушку Хентьен немедленно согласиться послужить делу решения этой задачи.

Когда для него все прояснилось, неуверенность и злость оставили его. Он оседлал велосипед, поехал домой и написал Лобергу подробное письмо о невероятном и возмутительном преступлении господина директора Гернерта, добавив, что он, Эш, предпринял надежные меры для спасения взносов и просит дорогую фрейлейн Эрну не волноваться.

С Америкой, значит, было покончено. Окончательно. Приходилось теперь оставаться в Кельне. Дверца клетки захлопнулась. Заперли. Факел свободы угас. Странно, но сердиться на Гернерта он не мог. Обвинение предъявлялось, скорее, кому-то другому, тому, кто

вопреки соблазну и надежде с благородным видом отверг возможность скрыться в Америке. Да, в этом, наверное, состоял закон, что тот, кто приносит себя в жертву, должен прежде всего пожертвовать своей свободой, и это было справедливо. Однако оставалась еще одна невероятная ситуация. Эш повторил: "Заперли", словно нужно было убедить себя самого в этом. И будучи почти уверенным в своей правоте, испытывая всего лишь легкие угрызения совести, он сообщил матушке Хентьен, что пока им придется отложить отъезд в Америку, поскольку туда уже уехал Гернерт, чтобы заняться организацией дела.

Матушке Хентьен, конечно, можно было порассказать, что хочешь; она же никогда не интересовалась ни борцовскими представлениями, ни господином директором Гернертом, а из того, что происходило вокруг, она вообще воспринимала только то, что ей подходило, Так что и сейчас она не услышала ничего другого, кроме того, что переезда в эту страну авантюристов, чего она сильно побаивалась, не будет, и это было похоже на приятный ливень успокоения, обрушившийся столь неожиданно на ее душу, так что она, наслаждаясь, вначале помолчала немного, затем сказала: "Завтра я вызову маляра, а то скоро зима и стены не успеют как следует высохнуть". Эш был ошарашен: "Красить? Ты же хотела продать свою забегаловку!" Матушка Хентьен подбоченилась: "Нет, до нашего отъезда пройдет куча времени, надо покрасить — дом должен хорошо смотреться", Эш не стал настаивать, просто пожал плечами: "Не исключено, что расходы удастся заложить в продажную цену".

"Да", — согласилась матушка Хентьен, Впрочем окончательно отделаться от сомнений она не смогла — кто знает, правда ли изгнана американская химера-и полагала более чем оправданным тряхнуть ради дома и гарантированного покоя мошной. Поэтому Эш и Оппенгеймер были в высшей степени приятно удивлены, когда не потребовалось длительных уговоров, чтобы матушка Хентьен поняла, что театральное дело и при отсутствии Гернерта нуждается в финансировании; так же быстро было получено ее согласие подписать закладную на дом, Оппенгеймер сразу же, перестраховки ради, принес все необходимые документы.

Сделка прошла без сучка и задоринки, а Оппенгеймер заработал один процент комиссионных.

Таким образом матушка Хентьен стала совладелицей нового театрального дела, организуемого Тельчером; при посредничестве Оппенгеймера в населенном рабочим людом Дуйсбурге было арендовано помещение, и это оправдывало надежду на то, что матушка Хентьен будет иметь свою долю с хорошей прибыли. Эш поставил три условия: во-первых, он сохраняет за собой право бухгалтерского контроля, во-вторых, перед выкупом земли подлежала выплате задолженность по взносам Лоберга и Эрны (это было совершенно справедливо, только матушке Хентьен знать об этом было совершенно не обязательно) и, в-третьих, он потребовал от удивленных Тельчера и Оппенгеймера включить в текст контракта обязательство вычеркнуть из возможных выступлений жонглеров блестящий номер с метанием ножей. "Ерунда какая-то", — была реакция обоих господ; но Эш был непреклонен.

Пока что, собственно говоря, события протекали по вполне приемлемому руслу. Жертва матушки Хентьен сделала его обязанным ей до гроба, и пересмотреть свое решение он уже не мог. Хотя ненавидимая им забегаловка и не была продана, но закладную тоже можно было считать первым шагом к уничтожению прошлого, Да и в поведении матушки Хентьен появилось нечто, свидетельствовавшее о начале новой жизни. Она не возражала против его планов женитьбы, так же как не возражала против подписания закладной, а душу ее переполняла такая нежность, которую до сих пор никто в ней и заподозрить не мог. Осень была ранняя и холодная, она снова носила коричневое бумазейное платье и частенько бывала без лифчика. Даже ее строгая прическа стала, казалось, мягче; без сомнения, она уже больше не носилась со своей щепетильностью относительно внешности, этим прошлое тоже отличалось от настоящего.