1903 - Эш, или Анархия
Шрифт:
И хотя ему ее отказ показался перстом Божьим, указующим на целомудрие, он сразу ушел из дома, направившись к более сговорчивой бабенке. Это обидело Эрну. С того вечера началась открытая война между Эшем и фрейлейн Эрной. Она не упускала ни малейшей возможности возбудить в нем страстные желания, он с не меньшим рвением использовал любой повод, дабы возобновить попытку затащить упрямицу в свою постель, не обещая при этом жениться. Борьба начиналась утром, когда она приносила ему, еще почти совсем не одетому, завтрак в комнату- вызывающая сильное вожделение забота, которая повергала его в неистовство, и завершалась вечером, абсолютно независимо от того, запирала она свою комнату изнутри или же разрешала ему войти. Никто из них не проронил ни слова о любви, и если они не начали испытывать откровенной ненависти друг к другу, а их поведение принимало форму злых шуток, то только потому, что они еще не обладали друг другом.
Ему часто приходило в голову, что взаимоотношения с Илоной должны были бы быть другими и лучше, но подойти к ней в своих мыслях поближе он не решался. Илона была чем-то более достойным, приблизительно таким же достойным, как президент Бертранд. Эшу не просто не нравилось то, что Эрна лишь забавлялась, срывая ему любую возможность побыть с Илоной, он буквально выходил из себя, столь сильно злили его эти хихикающие шуточки и лукавое жеманство. К тому же теперь Илона стала бывать в доме едва ли не каждый
Когда как-то ночью он вернулся домой поздно, в передней снова витал аромат ее духов. Значит, она снова была здесь или, должно быть, все еще здесь, и тут на крючке вешалки он увидел ее шляпку. Да, но где она прячется?
В жилых комнатах было темно. В своей конуре посапывал Корн, Не могла же она уйти без шляпки! Эш прислушался к тому, что происходит в комнате Эрны; в его воображении возникла волнующая и удручающая картина- там внутри обе женщины лежат вместе в постели. Он осторожно надавил на ручку двери; дверь не поддалась, она была заперта, фрейлейн Эрна всегда поступала так, когда действительно хотела спать. Эш пожал плечами и, больше не таясь, прогромыхал в свою комнату. Он лег в постель, но ему не спалось; он выглянул в переднюю; в воздухе все еще витал аромат духов, а шляпка по-прежнему висела на том же месте. Что-то здесь было не так, это чувствовалось, и Эш выскользнул в переднюю. Вдруг ему показалось, будто из комнаты Корна донесся какой-то шепот; Корн, увы, не был человеком, способным шептать, и Эш еще больше напряг слух: тут раздался стон, вне всякого сомнения, Корн стонал, Эш, вовсе не будучи малым, который боялся бы какого-то там Корна, все же ретировался, шлепая босыми ногами, в свою комнату, словно за ним мчалось что-то ужасное, Лучше бы он ничего не слышал.
Утром из тяжелого сна его вывела Эрна, не успел он еще и рта раскрыть, как она прошептала: "Тсс, сюрприз, а ну, поднимайтесь-ка!" и удалилась, Он поспешно оделся и вышел на кухню, где возилась Эрна, она взяла его под руку и на цыпочках подвела к своей комнате, приоткрыла дверь и разрешила заглянуть. Там он увидел Илону; ее белая пухлая рука, на которой: все еще отсутствовали следы от ножевых ранений, свисала С: кровати, на слегка одутловатом лице выделялись тяжеловесные слезные мешки, она спала.
Теперь Илона стала чаще засиживаться у них допоздна, это продолжалось относительно долго, и до Эша наконец окончательно дошло, что она спит с Бальтазаром Корном, а Эрна прикрывает этот роман своего братца собственным, так сказать, телом. Мартин навестил его в складской канцелярии. Удивляло, как; этот объявленный вне закона человек, которого любой вахтер на любом предприятии был обязан гнать взашей, умудрялся проникать внутрь и на глазах у всех, сохраняя абсолютное спокойствие, ковылять на своих костылях по территории предприятия, никто его не задерживал, многие дружески приветствовали, естественно потому, что никто не решался сделать что-либо калеке. Правда, на рабочем месте Эшу как раз только профсоюзного активиста и не доставало; Мартин с таким же успехом мог бы подождать его и у проходной, но с другой стороны, на него можно было положиться: он знал, когда можно прийти, а когда следует удалиться, он был порядочным малым. "Доброе утро, Август, — сказал он просто, — мне только хотелось взглянуть, чем ты тут занимаешься. У тебя здесь неплохо; правильно сделал, что приехал сюда". Не хочет ли этот калека ему напомнить, что он должен быть благодарным ему за этот проклятый Мангейм? За историю, которая приключилась с Корном и Илоной, Мартина, конечно, винить не стоит, поэтому Эш в ответ проворчал: "Да, правильно". Где-то, нужно признать, это так и было. Потому что теперь Эш был рад-радешенек не иметь ничего общего с Кельном. Подобно соучастнику, он все еще покрывает преступление Нентвига, и то, что в Кельне можно на каждом углу столкнуться с этим уродом, отбивает всякую охоту туда когда-либо возвращаться. Кельн или Мангейм, какая, впрочем, разница, где, собственно, можно найти такое местечко, чтобы быть застрахованным от всего этого дерьма!
Невзирая на столь мрачные мысли, Эш поинтересовался, как дела в Кельне,
"Потом, попозже, — ответил Мартин, — сейчас я спешу; где ты обедаешь?" Выяснив это, он поспешно удалился.
Эш все же обрадовался этой встрече, и поскольку он был очень нетерпеливым человеком, то никак не мог дождаться обеда. Весна наступила как-то внезапно и в одночасье, и Эшу пришлось оставить верхнюю куртку на складе; между луж на ярком полуденном солнце весело поблескивали камни мостовой, и, казалось, в одно мгновенье меж этих камней у стен зданий пробились ростки свежей зелени. Проходя мимо погрузочной платформы, он прикоснулся к металлической планке, которой был окантован серый шероховатый деревянный пол, и рука ощутила приятное тепло, накопленное металлом. Если его не переведут в Кельн, то ему нужно постараться как можно скорее переправить сюда свой велосипед. Дышалось глубоко и легко, даже еда имела совершенно другой вкус, может потому, что окна забегаловки были распахнуты настежь. Мартин рассказал, что приехал сюда в связи с забастовками; иначе это случилось бы не столь скоро. На юге и в Эльзасе кое-что назревает, а такие ситуации имеют свойство довольно быстро распространяться: "Что касается меня, то они могут бастовать столько, сколько им влезет, нам же эта неразбериха сейчас абсолютно ни к чему. Забастовка транспортников сегодня была бы чистейшим безумием… мы бедный профсоюз, а получить деньги от центрального правления- не стоит и мечтать… это было бы катастрофой, которую можно запрограммировать. Какое там внимание речникам, если одному ослу приспичило бастовать, да его никакая зараза не удержит. Рано или поздно, а они меня все-таки как-нибудь пришибут". Он говорил это дружеским тоном, безо всякой злости. "Они и сейчас надрываются за моей спиной, возмущаясь, что мне пароходства денежку платят". "Бертранд?" — заинтересованно спросил Эш, Гейринг кивнул: "Бертранд,
Ни о чем нельзя судить наверняка, ни о чем нельзя судить наверняка, даже об этом прелестнейшем весеннем дне", — подумал Эш, кипя от возмущения, а вслух добавил: "Мне хотелось бы просто понять, зачем тебе нужно продолжать заниматься этим делом?" "Каждый стоит там, где ему предначертано Богом", — ответил Мартин, и лицо стареющего ребенка приобрело благочестивое выражение.
Затем он передал привет от матушки Хентьен и сказал, что ж все с радостью ждут его скорого приезда.
Поев, они направились в магазинчик Лоберга. У них еще было немного времени, и Мартин получил возможность передохнуть на тяжеловесном стуле из дубового дерева, который стоял у прилавка и производил впечатление солидности и ухоженности, как, впрочем, все в этом магазинчике. Привыкнув хватать все напечатанное, лежащее в пределах досягаемости, Мартин начал листать антиалкогольные и вегетарианские журналы из Швейцарии. "Ни фига себе, — пророкотал он, — почти что единомышленник". Лоберг был польщен, но Эш отравил ему эту радость: "Вот-вот, он из компании трезвенников", а дабы уж окончательно уничтожить его, добавил: "У Гейринга сегодня большое собрание, но собрание — что надо, а не какая-то там Армия спасения!" "К сожалению", — сказал Мартин. Лоберг, питавший большую слабость ко всевозможным обще ственным собраниям и речам ораторов, немедля предложил пойти вместе с ними, "Лучше бы вам туда не ходить, — ответил Мартин, — по крайней мере, Эшу не стоит туда соваться, ему может повредить, если его там увидят. К тому же, кто знает, чем все это закончится". Эш нисколечко не опасался поставить под угрозу свое рабочее место, но посещение этого собрания странным образом воспринималось им как какое-то предательство Бертранда. Лоберг же холодным тоном отрезал: "В любом случае я пойду", и Эш ощутил себя посрамленным этим трезвенником: нет, не годится оставлять друга в беде, когда ему угрожает опасность, поступи он сейчас таким образом, как он сможет впредь являться пред ясные очи матушки Хентьен? Но о своем намерении он решил все же пока промолчать. Мартин попытался объяснить: "Думаю, что владельцы пароходства подошлют нам парочку провокаторов; они очень заинтересованы в том, чтобы прошла неуправляемая забастовка". И хотя Нентвиг не был владельцем пароходства, а всего лишь жирным прокуристом фирмы, торгующей вином, у Эша было ощущение, словно сей нечестивец замешан и во всей этой мерзости тоже.
Собрание проходило, как это обычно бывало, в зале небольшого ресторанчика. У входа стояло несколько полицейских, они внимательно рассматривали входящих, те же делали вид, что вовсе и не замечают этих охранников. Эш опоздал; когда он хотел войти, чья-то рука похлопала его по плечу; обернувшись, Эш увидел инспектора полицейского участка, который обеспечивал охрану порта. "Что вас привело сюда, господин Эш?" Эшу удалось довольно быстро сориентироваться. Да, собственно, простое любопытство; он узнал, что здесь будет выступать профсоюзный секретарь Гейринг, которого он знал еще по Кельну, а поскольку сам Эш имеет отношение к пароходству, то все, что тут происходит, ему небезразлично, "Я бы не советовал вам сюда приходить, господин Эш, — сказал инспектор тем более, что вы имеете отношение к пароходству; здесь попахивает керосином, и вряд ли вы извлечете из всего этого какую-либо пользу". "Я только на одну секундочку, взгляну и все", — произнес Эш и вошел вовнутрь.
Низкий зал, украшенный портретами кайзера, великого герцога Баденского и короля Вюртембергского, был забит до отказа, На эстраде стоял накрытый белым стол, за ним сидели четверо мужчин; одним из них был Мартин. Эш, которого первоначально кольнула даже какая-то зависть, что не ему позволено занимать то привилегированное место, в следующее мгновенье уже испытал чувство удивления, что он вообще заметил этот стол — такой беспорядочный шум и гам стоял в зале. По истечении какого-то времени он заметил, что в центре зала на стул взобрался человек, произносивший абсолютно р непонятную речь, при этом каждое слово — а особенно по душе выступавшему было слово "демагог" — он сопровождал резким подчеркивающим жестом и бросал его в лицо сидящим за столом на эстраде. Это было похоже на своеобразный неравный диалог, ибо ответом сидящих за столом был слабый звук колокольчика, который едва пробивался сквозь шум, последнее слово, правда, осталось за Мартином: он поднялся, опираясь на костыль и спинку стула, и шум начал стихать. Хотя не совсем было понятно, что сказал Мартин усталым и ироничным голосом опытного оратора, но то, что он имел здесь куда больший вес, чем все надрывающие глотку вокруг него, это Эш ощутил абсолютно отчетливо, Казалось даже, что Мартин и не стремится к тому, чтобы его слушали, ибо он с едва заметной улыбкой, спокойно, не говоря ни слова, слушал обрушивающиеся на него выкрики "шкура продажная", "скотина", "социалист карманный"; внезапно среди этого шума и гама раздался резкий свисток- сразу воцарилась тишина, и на эстраде все увидели фигуру офицера полиции, который кратко сказал:
"Именем закона собрание объявляется закрытым; освободите помещение". Эша подхватил поток людей, ринувшихся из зала, но он успел заметить, что офицер полиции направился к Мартину.
Словно сговорившись, большая часть людей стремилась поскорее пробиться к выходу из ресторанчика. Но улизнуть никому не удавалось, так как все здание было уже окружено полицейским кордоном и у каждого производилась проверка документов, тех, кому нечего было предъявлять, задерживали. Эшу повезло, он опять натолкнулся на участкового инспектора и поспешно пролепетал: "Вы были абсолютно правы, но это первый и последний раз"; таким образом ему удалось избежать — установления личности. Но этим дело не закончилось. Теперь народ толпился перед входом в ресторанчик, сохраняя в целом спокойствие, лишь вполголоса чертыхаясь в адрес забастовочного комитета, профсоюза и самого Гейринга. Но очень скоро стало известно, что забастовочный комитет и Гейринга арестовали и просто ждут, когда толпа рассосется, чтобы увезти их. Это резко изменило настроение; возмущенные крики и свист стали громче, толпа явно намеревалась двинуть против полицейского кордона. Дружески настроенный инспектор полиции, возле которого все еще ошивался Эш, подтолкнул его: "А теперь, господин Эш, настоятельно рекомендую вам все-таки исчезнуть", и Эш, осознавший наконец, что вряд ли его ждет здесь что-либо хорошее, дернул до угла ближайшей улицы, надеясь, по крайней мере, встретить где-нибудь здесь Лоберга, Перед ресторанчиком какое-то время еще раздавались выкрики и свист. Затем на лошадях, бежавших быстрой рысью, подъехали шестеро полицейских, а поскольку лошади, имеющие репутацию послушных, но все же довольно норовистых животных, оказывают на людей прямо-таки магическое воздействие, то появление этого небольшого подкрепления оказалось решающим. Эшу еще удалось рассмотреть, как под возмущенное молчание толпы вывели и увезли нескольких рабочих со связанными руками, затем улица стала пустеть. А там, где стояли рядом хоть два человека, немедленно появлялись грубые и проявлявшие явное нетерпение полицейские и, не церемонясь, разгоняли их, Эш, не без основания предполагавший, что ему может достаться не в меньшей степени, сделал ноги.