1919 (др. изд.)
Шрифт:
Весной Дочка занялась тренировкой женской баскетбольной команды ХСЖМ в Бронксе и обручилась с Эдвином Виналом. Она объявила ему, что выйдет замуж не раньше чем через два года, и он сказал, что плотская связь не играет для него никакой роли, самое важное - это наметить план совместной жизни, посвященной служенью человечеству. Воскресными вечерами, если бывала хорошая погода, они ездили в парк на берегу Гудзона, жарили себе котлеты и сидели на траве, глядя из-за деревьев на огни, вспыхивавшие вдоль громадной зубчатой скалистой каймы города, и беседовали о добре и зле и о том, что такое настоящая любовь. Возвращаясь домой, они стояли рука в руке на носу парома, в толпе бойскаутов, экскурсантов и дачников и глядели на огромную панораму освещенных зданий, уплывавших вдоль Норт-Ривер в розоватый
В конце концов она на три месяца поехала домой в ранчо, но этим летом она была очень несчастна. Почему-то она никак не могла заставить себя рассказать папе о своем обручении. Когда на неделю приехал Джо Уошберн, мальчики задразнили ее до смерти и сообщили ей, что он обручился в Оклахома-Сити с одной девушкой, и она до того взбесилась, что перестала с ними разговаривать, а с Джо была только-только вежлива. Она во что бы то ни стало хотела ездить только на норовистом маленьком пони, который постоянно вставал на дыбы и уже несколько раз сбрасывал ее. Однажды вечером она въехала на автомобиле в садовую калитку и разбила вдребезги обе фары. Когда папа бранил ее за сумасбродство, она отвечала, что это ему должно быть безразлично, так как она все равно уедет на Восток и будет зарабатывать себе на жизнь и он избавится от нее навсегда.
Джо Уошберн относился к ней все с той же серьезной нежностью, что и раньше, и по временам, когда она вела себя совсем как сумасшедшая, она вдруг перехватывала его странный, понимающий, иронический взгляд, от которого она как-то сразу слабела и чувствовала себя глупой девчонкой.
Вечером, накануне его отъезда, мальчики поймали на груде камней у загона для скота гремучую змею, и Дочка стала подзуживать Джо, чтобы он поднял змею с земли и оторвал ей голову. Джо побежал за валами, подцепил ими змею и со всего размаху швырнул ее об стенку коптильни. Когда змея упала на траву с перебитым позвоночником, Бад раздробил ей голову киркой. У нее было шесть гремушек на конце хвоста,
– Дочка, - протяжно сказал Джо, глядя ей в лицо твердым смеющимся взглядом, - по временам ты ведешь себя так, словно потеряла рассудок.
– Ты трус, в этом все дело, - сказала она.
– Дочка, ты сошла с ума... Сейчас же попроси у Джо прощения, - закричал Бад, он подбежал к ней весь багровый, с мертвой змеей в руке. Она повернулась, пошла в ранчо и бросилась на кровать. Она не выходила из своей комнаты, покуда Джо утром не уехал.
Всю последнюю неделю до отъезда в Нью-Йорк она вела себя как ангел, и подлизывалась к пате и мальчикам, и пекла для них пирожные, и занималась домашним хозяйством, чтобы загладить свое глупое и гадкое поведение. Она встретилась с Адой в Далласе, и они взяли себе отдельное купе. Она надеялась, что Джо придет на вокзал проводить ее, но он был в Оклахома-Сити по нефтяным делам. Она написала ему с пути длинное письмо о том, что она прямо не знает, что с ней тогда случилось, когда произошла эта история со змеей, и пускай он, пожалуйста, простит ее.
Осенью Дочка усердно занималась. Она поступила в Школу журналистики, несмотря на протесты Эдвина. Он хотел, чтобы она готовилась к профессии учительницы или работницы благотворительного патронажа, но она заявила, что журналистика открывает более широкие перспективы. Это в большей или меньшей степени послужило поводом к их разрыву: хотя они и продолжали встречаться, они уже не говорили так часто о своей помолвке. В Школе журналистики учился один мальчик по имени Уэбб Кразерс, Дочка очень подружилась с ним, несмотря на то что Ада считала его непутевым юношей и запретила приглашать его в гости. Он был ниже ее ростом, черноволос, и на вид ему можно было дать лет пятнадцать, хотя, по его словам, ему был двадцать один год. У него была молочно-белая кожа, из-за которой его окрестили Младенцем, и забавная манера говорить - так, словно он сам несерьезно относился к своим словам. Он называл себя анархистом и без конца говорил о политике и о войне. Он тоже водил ее в Ист-Сайд, но ходить с ним было гораздо интересней, чем с Эдвином. Уэбба постоянно тянуло туда,
После рождества Уэбб влез с головой в стачку текстильщиков, происходившую в каком-то городе в штате Нью-Джерси. В воскресенье они поехали туда посмотреть, как и что. Они сошли с поезда, на грязном кирпичном вокзале в центре пустынного делового квартала, у закусочных стояли два-три человека, пустые магазины были закрыты по случаю воскресенья; в городе не было заметно ничего особенного, пока они не подошли к приземистым прямоугольникам - кирпичным заводским корпусам. Кучки полицейских в синем стояли на широкой грязной дороге, ведущей к воротам, а за проволочным заграждением расхаживали мрачного вида парни в хаки.
– Понятые шерифа, сукины дети, - пробормотал Уэбб сквозь зубы.
Они пошли в штаб к одной девушке, знакомой Уэбба, которой была поручена газетная пропаганда. По грязной лестнице, на которой толпились серолицые, иностранного вида мужчины и женщины в выцветших, серых платьях, они поднялись в контору, откуда доносились голоса и стук пишущих машинок. Прихожая была завалена кипами листовок, молодой человек с усталым лицом пачками раздавал их ребятам в рваных свитерах. Уэбб отыскал Сильвию Делхарт, длинноносую девицу в очках, бешено стучавшую на машинке за столом, заваленным газетами и вырезками. Она помахала рукой и сказала:
– Уэбб, обождите меня на дворе. Я буду водить по городу двух-трех газетчиков, хорошо, если вы пойдете со мной.
В прихожей они столкнулись еще с одним знакомым Уэбба, Беном Комптоном, высоким молодым человеком с длинным, тонким носом и красными веками, он сказал, что намерен выступить на митинге, и спросил Уэбба, не выступит ли и он.
– Да что я могу сказать этим людям? Я ведь всего-навсего непутевый студент, как и вы, Бен.
– Скажите им, что рабочие могут завоевать весь мир, скажите им, что этот бой есть часть великой исторической борьбы. Самое легкое в рабочем движении - это говорить. Истина достаточно проста.
Он говорил отрывисто и толчками, делая паузу после каждой фразы, словно следующей фразе нужно было время, чтобы выбраться на поверхность откуда-то изнутри. Дочке он показался привлекательным, несмотря на то что он, по-видимому, был еврей.
– Ладно, попробую пролепетать что-нибудь насчет демократии в промышленности, - сказал Уэбб.
Сильвия Делхарт уже толкала их вниз по лестнице. С пей был бледный молодой человек в дождевике и черной фетровой шляпе, жевавший потухшую сигару.
– Товарищи, это Джо Биглоу из "Глобуса".
– Она говорила с западным акцентом, и Дочка сразу почувствовала себя как дома.
– Мы покажем ему, что у нас делается.
Они обошли весь город, посетили кварталы бастующих, где истощенные женщины в свитерах с драными локтями стряпали скудный воскресный обед мясные консервы и капусту либо вареное мясо с картошкой, в некоторых домах не было ничего, кроме капусты и хлеба, а то и одна картошка. Потом они пошли в закусочную близ вокзала и позавтракали. Дочка уплатила по счету, так как ни у кого, по-видимому, не было денег, а потом наступило время идти на митинг.
Трамвай был набит бастующими и их женами и детьми. Митинг был назначен в соседнем городе, так как тут все принадлежало хозяевам завода и не было никакой возможности снять помещение. Пошел дождь с крупой, и они промочили ноги, шагая по лужам к убогому бараку, где должен был состояться митинг. У входа в барак их встретила конная полиция.