1937. Правосудие Сталина. Обжалованию не подлежит!
Шрифт:
Борис Викторов, бывший заместитель Главного военного прокурора армии и флота, в своей хорошо известной книге цитирует (а насколько точно, увидим далее) показания Ежова на допросе 4 августа 1939 года, остававшиеся на секретном хранении до 2008 года. (Кстати, Викторов не указал дату документа, а также его архивные реквизиты.) В тех самых признаниях Ежов рассказал, как именно ему удавалось дурачить Сталина и Политбюро в период проведения массовых репрессий.
Вот как эта цитата выглядит у Викторова:
«Порядок рассмотрения дел был до крайности упрощен. Он был проще и в этом смысле даже бесконтрольнее, чем по обычным уголовным делам… Прокуратура СССР не могла, конечно, не замечать всех этих извращений. Поведение Прокуратуры СССР, и в частности Прокурора СССР Вышинского, я объясняю той же боязнью поссориться с НКВД и показать себя не менее «революционным»
168
Викторов Б. Без грифа «секретно». С. 230; Кровавый маршал, С. 24.
А вот как тот же самый фрагмент выглядит в первоисточнике (выброшенные и искаженные Викторовым части выделены полужирным шрифтом):
«Судебный порядок рассмотрения этого рода дел [169] был до крайности упрощен. Он был проще и в том смысле даже бесконтрольнее, нежели порядок рассмотрения дел по массовой операции бывших кулаков и уголовников… Поведение Прокуратуры Союза ССР, и в частности Прокурора СССР Вышинского, я объясняю той же боязнью поссориться с НКВД и показать себя не менее «революционным» в смысле проведения массовых репрессий». [170]
169
Речь идет о т. н. «национальных операциях».
170
«Изучение этой операции только начинается, вплоть до 1992 года мы даже не знали о ее существовании», — подчеркивал Дж. Гетти (J.Getty 'Excesses are not permitted'. P. 114). Замечание сделано в связи с т. н. «кулацкой операцией 1937–1938 годов», которую Гетти относит к «наиболее кровавым бойням XX столетия».
Викторов (сам в прошлом военный прокурор) обратился к показаниям Ежова из-за содержащейся там критики тогдашнего Прокурора СССР Вышинского, который на московских процессах 1936–1937 годов выступал в роли государственного обвинителя. Как очевидно, Викторов стремится бросить тень на Сталина и тех, кто, как Вышинский, окружал его, противопоставив «произволу» последних необходимость неукоснительного соблюдения социалистической законности.
Но теперь, когда в нашем распоряжении есть подлинный текст (точнее, большая выдержка из него, как в публикации документа указывают Петров и Янсен), важно отметить ряд обстоятельств.
Во-первых, нетрудно заметить, что Викторов не держал перед собой текст оригинала документа, когда в 1980-х создавалась его книга. Из приведенной им цитаты выброшено упоминание о массовой операции против бывших кулаков и уголовников. О существовании такой операции было неизвестно вплоть до конца 1990-х годов. А следовательно, либо Викторов цитировал показания Ежова по памяти, либо он сознательно исказил или, говоря иначе, по сути дела сфальсифицировал их содержание.
Либо, что еще более вероятно, Викторов не сам писал какую-то, возможно, даже большую часть своей книги, если вообще делал что-либо самостоятельно. Скорее всего тогдашним идеологам потребовался человек «с именем», который в хрущевские годы занимал относительно высокий пост, участвовал в рассмотрении дел по «реабилитации» и готов был бы выступить в поддержку горбачевско-яковлевской перестройки и гласности.
Горбачев и K° испытывали острую нужду в наговорах таких «экспертов», ибо о рассекречивании архивных документов не могло быть и речи. Те продолжали храниться за семью печатями, и, если судить по крошечной части первоисточников, преданных огласке через 10–15 лет, вытекающие из них выводы пришлись бы Горбачеву явно не по нраву:
Сталина нельзя винить за ежовские массовые репрессии.
Подсудимые трех московских процессов, военачальники, осужденные по делу Тухачевского, и многие другие репрессированные лица, включая членов Центрального Комитета ВКП(б), виновны в организации или участии в заговоре с целью свержения советского правительства.
Часть заговорщиков состояла в сговоре с нацистской Германией и милитаристской Японией.
Большевики отчетливо понимали: государственная власть зиждется не на конституциях, а на силе. Вслед за К. Марксом В.И. Ленин сознавал, что без обращения к грубой силе никакой капиталистический режим не даст себя свергнуть. И Ленин отстаивал марксистское понимание диктатуры пролетариата, не стесняясь порой в выражениях:
«Диктатура пролетариата есть классовая борьба победившего и взявшего в свои руки политическую власть пролетариата против побежденной, но не уничтоженной, не исчезнувшей, не переставшей оказывать сопротивление, против усилившей свое сопротивление буржуазии». [171]
«Научное понятие диктатуры означает не что иное, как ничем не ограниченную, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стесненную, непосредственно на насилие опирающуюся власть…
Диктатура означает — примите это раз навсегда к сведению, господа кадеты, — неограниченную, опирающуюся на силу, а не на закон, власть». [172]
171
Ленин В.И. ПСС. Т. XXIV. С. 311.
172
Ленин В.И. Там же. Т. XXIV. С. 441, 436.
Начиная, по крайней мере, с 1920-х годов западные политологи начали разрабатывать теорию, обосновывающую законность отмены конституционных прав во времена кризиса, различая при этом «конституционную диктатуру, которая стремится защитить конституционный порядок, и неконституционную диктатуру, которая приводит к его ниспровержению». [173]
Раскрытие военного заговора и «клубка», или «паутины», переплетенных между собой заговоров троцкистов и «правых» привело к беспрецедентно критическому положению, которое поставило Советский Союз, а с ним и мировое коммунистическое движение на грань катастрофы. Учитывая столь критические обстоятельства, не стоит удивляться, что сталинское руководство ограничило или даже отменило некоторые функции прокуратуры в делах, связанных с государственной безопасностью. Хотя следует оговориться, что само такое решение в отношении прокуратуры нам не известно.
173
См., например, обсуждение вопроса в: Giorgio Agamben. State of Exception (Chicago: University of Chicago Press, 2005), Chapter One, где цитируются политологи Германии периода Веймарской республики, шведский политолог середины 1930-х годов Герберт Тингстен (Herbert Tingsten), а также политологи 1940-х годов Фредерик Уоткинс (Frederick M.Watkins), Карл Фридрих (Carl J.Friedrich) и Клинтон Росситер (Clinton L.Rossiter).
Ежов инструктировал своих подчиненных проводить массовые репрессии в масштабах, далеко превышающих т. н. «лимиты», и при соблюдении максимально возможных мер секретности. По подсчетам Гетти, число несанкционированных казней было поистине огромно. [174]
Операция готовилась в характерной для заговоров атмосфере тайны, что нашло отражение в таких первичных свидетельствах, как стенограмма доклада начальника УНКВД по Западносибирскому краю С.Н. Миронова на оперативном совещании 25 июля 1937 года. Миронов проинструктировал своих подчиненных, что те должны совершить над собой насилие и выбросить из головы оглашаемые им цифры, а именно — огромное число людей, подлежащих аресту в кратчайшие сроки:
174
Гетти отмечает: «Опираясь на доступные сейчас источники (которые, вероятно, неполны), мы можем сказать, что по приказу № 447 плюс известным на сегодня последующим увеличениям «лимитов» Москва санкционировала расстрел примерно 236 000 человек. Можно быть уверенным, что на самом деле было расстреляно 386 798 человек, из которых 151 716 — без подтвержденных документами санкций со стороны НКВД или Политбюро. Существует возможность, что местные власти значительно превысили дозволенные лимиты, особенно когда дело касалось расстрелов» (J.Getty, Excesses. P. 132).