1939. Альянс, который не состоялся, и приближение Второй мировой войны
Шрифт:
«Все лицемерные и лживые сведения о слабости и неподготовленности СССР, вся эта антисоветская кампания лжи и клеветы, которая в эти дни так обильно и методически облепила страницы продажной печати, предназначены были не только для оправдания капитуляции, но прикрывали и подлинный страх правых перед возможным успехом советского оружия в войне».
Франция должна была избавиться от столь нежелательного и обременительного союзника. И французские правые, по словам Сурица, на самом деле надеялись спровоцировать Советский Союз на денонсацию договора о взаимопомощи. Посол заявлял прямо, что правительство Даладье целиком не разделяет программу правых, но пожалуй, только из осторожности. Большинство членов кабинета «пошло на капитуляцию, поддавшись больше всего чувству страха и неуверенности в своей силе, боязни, словом, поражения...». Суриц заключал свой доклад замечанием, что за исключением Манделя ни один из нынешних лидеров Франции не способен отважиться вести современную войну. «Ни у кого не было ни воли, ни энергии, ни хватки, ни размаха людей типа Клемансо и даже [Раймонда] Пуанкаре».
Советские дипломаты, естественно, негодовали по поводу заявлений французов и британцев, а также инсинуаций о том, что Советский Союз был неспособен, да и вообще едва ли собирался защищать Чехословакию. Франция и Англия сами находились не в той позиции чтобы критиковать, но если уж они делали это, то и Советский Союз оставлял за собой право считать эту критику проявлением неприкрытой наглости и лицемерия. Поэтому, когда в начале октября Эдвард лорд Уинтертон, министр британского кабинета, выступил с подобным заявлением, Майский немедленно направил протест Галифаксу. 113 Посол разозлился бы еще больше, если бы знал, что в самый разгар мюнхенского кризиса Форин офис направил на Кэ д`Орсе доклад из своего посольства в Москве, в котором содержалась откровенная ложь о состоянии советских вооруженных сил в результате чисток. Французское внешнеполитическое ведомство, а может быть и сам Бонне, устроили дословную «утечку» этой информации прямо в антикоммунистическую парижскую газету «Le Matin», сильно смутив этим Форин офис, потому что содержание отчета могло вывести на Чилстона. Получалась довольно щекотливая ситуация, да еще и полностью оправдывавшая советские подозрения. «Я начинаю думать, — отмечал Коллье, — что из этого тупика уже не может быть приличного выхода!» В дипломатической практике принято воздерживаться от правды, когда ее от тебя не требуют; в результате Форин офису пришлось приказать Чилстону поступить именно так. Уинтертон, по настоянию Галифакса, тоже «пригласил Майского отобедать и зарыть топор войны», 114 хотя эти реверансы уже не могли улучшить англо-советских отношений.
Гнев советского руководства не так-то легко было унять, и Кулондр наслушался в Москве еще немало его отголосков. Будучи назначен французским послом в Берлин, он отправился с прощальным визитом к Литвинову и выразил сожаление, что не смог улучшить франко-советских отношений. Литвинов отозвался в том духе, что французское правительство, сначала заключив с Советским Союзом пакт о взаимной помощи, затем систематически избегало военных переговоров, чтобы подкрепить его, даже когда Чехословакии грозила непосредственная опасность. «Теперь приходится заключить, — сказал он, — что французское правительство и раньше никогда не думало предусмотренную пактами помощь когда-либо реализовать и поэтому ему незачем было входить в подробные разговоры о методах». Согласно отчету Литвинова, Кулондр ответил на это, что такая оценка слишком категорична, если учесть, что Британия постоянно отговаривала французское правительство от заключения военного соглашения. Но об этом не было нужды говорить, Литвинов и так все прекрасно знал.
Когда Кулондр спросил, что же делать теперь, Литвинов ответил, что позиций, утраченных в Чехословакии уже не вернешь и не восстановишь. Это была катастрофическая потеря. Англо-французам оставалось два возможных исхода: капитулировать полностью, признав германскую гегемонию в Европе, или наконец решиться и начать сопротивление. В первом случае, у Гитлера не займет много времени переварить свои новые приобретения, перед тем как обернуться, скажем, к Британской империи. Атаковать Советский Союз по его расчетам пока что слишком опасно. Во втором случае, Франции и Британии придется повернуть навстречу Москве. «В этом случае они неизбежно обратятся к нам и заговорят с нами другим языком».
Отчет Кулондра об этой встрече не содержит резкой наркомовской концовки. Он подчеркивает главное направление мыслей Литвинова о том, что всеобъемлющее улаживание отношений с нацистской Германией невозможно, то есть, говоря другими словами, война неизбежна. Согласно Кулондру, Литвинов особо выделил возможность германо-советского сближения в том случае, если Гитлер решит двигаться на запад; хотя нарком в своем отчете и не упоминает этого момента. Может быть, Кулондр хотел встряхнуть Париж столь опасной перспективой. Потому что сам он желал развития событий именно по второму варианту, высказанному наркомом, и полагал, что Советский Союз тоже предпочтет следовать ему. Он понимал, что только такой вариант развития событий может обеспечить Советскому Союзу реальную безопасность от нацистской агрессии. Вместе с тем Кулондр предупреждал — еще когда англо-франко-советские переговоры начинались в 1939 году, и читателям хорошо бы об этом запомнить — что Советский Союз, наученный последним опытом, теперь потребует «четких гарантий помощи» в любом возможном соглашении с Францией и Британией.
И если на Кэ д`Орсе, может быть, больше стремились к тому, чтобы не видеть реального положения вещей, Кулондр постоянно подчеркивал опасность возможного нацистско-советского сближения, предвидя даже неизбежные неофициальные контакты советских чиновников с Берлином. Ценой такого сближения — единственной, которая удовлетворила бы Гитлера — мог стать раздел Польши. «Страх — плохой советчик», говорил Кулондр, и
18 октября Бонне признался Сурицу, что он так надеялся на улучшение франко-советских отношений, но Литвинов ответил ему презрением. «Последнее заявление Бонне в разговоре с Вами о неизменности отношений и т. п. имеет так же мало значения, как и заявление англичан и французов о том, что "они не намерены исключать нас из разрешения европейских вопросов"». Теперь эти вопросы будет решать Гитлер, а франко-англичане будут делать все, чтобы не противоречить ему. Чемберлен и Даладье готовы на что угодно, лишь бы добиться договора с Германией и Италией. «Им, конечно, невыгодно теперь же рвать с нами, ибо они тогда лишатся козыря в переговорах с Берлином. Обратятся они к нам только в том случае, если не вытанцуется соглашение с Берлином и последний предъявит требования, даже для них неприемлемые». 117 По странному стечению обстоятельств, оценка Литвиновым советско-западных отношений, как козыря в игре англо-французов против Германии, отражала, словно в зеркале, мнение Кулондра о франко-советском пакте как возможной плате за советско-нацистское сближение. Литвинов инструктировал Сурица не ввязываться ни в какие политические дискуссии непонятного направления с Бонне, не высказывать даже своих личных мнений. 118
Отъезд Кулондра из Москвы следовало бы отметить сердечным франко-советским прощанием, в знак признания постоянной приверженности посла улучшению отношений. Но советские настроения по поводу мюнхенского соглашения отнюдь не способствовали этому. 19 октября «Journal de Moscou» опубликовал еще одну статью, резко осуждавшую мюнхенскую капитуляцию: «Франция потеряла все, даже возможность сказать "кроме чести"». Кулондр счел, что это выходило за всякие рамки и отправился к Потемкину, затем к Литвинову требовать опровержения. Литвинов отказал, заметив, что в свое время не последовало никаких опровержений на все те оскорбительные выпады, которыми французская пресса буквально осыпала Советский Союз. И Литвинов телеграфировал Сурицу: «Я был бы смешон», если бы в Париже появилось хоть одно опровержение. В конце концов он все же высказал Кулондру свои личные сожаления, но отказался опубликовать их. 119
Французское и английское правительства, похоже, просто не в состоянии были понять всей глубины советского возмущения по поводу Мюнхена, и зародившейся враждебности, лишь некоторые официальные лица, подобно Кулондру и Ванситтарту реально оценивали происходящее. В англо-французских кругах господствовали настроения от полного презрения к опасности до легкой снисходительности по этому поводу, и они очень мало помогли, когда в 1939 году ощущение огромности нацистской угрозы проникло наконец в головы самых твердолобых даже среди «мюнхенцев».
Мнение британского правительства по поводу Мюнхена, сразу после подписания соглашения, естественно, отражало позицию премьер-министра. В докладе Чилстона из Москвы от 18 октября (в тот же день отослал свой доклад и Кулондр) абсолютно не чувствуется озабоченности или опасений по поводу складывающейся ситуации, посол рассматривает ее как ничем не примечательную. Советское правительство вряд ли денонсирует договор с Францией и едва ли имеет намерения отойти от европейских дел. Признаков возможного советско-германского сближения тоже не наблюдается. Дело Уинтертона Чилстон рассматривал просто как попытку Советов раздуть ажиотаж «теперь, когда опасность миновала». Он также касался сплетен, циркулировавших в среде московского дипкорпуса о возможном будущем Литвинова в свете провала политики коллективной безопасности. Литвинова «после его возвращения [из Женевы] очень мало кто видел, он почти не появляется в наркомате; насколько я понял из сообщений хорошо информированного источника, он каждый день проводит многочасовые консультации со Сталиным и Молотовым в Кремле». Повышенный интерес Чилстона к тому, что может думать Сталин по поводу ситуации, сложившейся после Мюнхена, вполне понятен, «теперь, когда многолетние и неустанные усилия Литвинова по реализации его политики коллективной безопасности против Германии, похоже, по крайней мере на данном этапе, канули бесследно». Однако посол не делает никаких предположений относительно отставки Литвинова: «В настоящее время представляются невозможными не только какие-либо радикальные перемены в ориентации или политике, даже Литвинов, похоже, остается незаменимым; а сам он, видимо, согласен поддержать любую линию Кремля, какой бы она ни оказалась». 120 Все это очень отличалось от заключений, к которым пришел Кулондр.