1941 год глазами немцев. Березовые кресты вместо Железных
Шрифт:
Всех охватило чувство неотвратимой беды. «Весь тот день, — продолжает Елена Скрябина, — обстановка оставалась гнетущей, чувство неизвестности подавляло».
За день до этого корреспондент Константин Симонов был вызван в радиокомитет, где ему поручили написать антифашистские стихи, которые затем предполагалось положить на музыку. «И тут я понял, что война, которой ждали все, уже стоит на пороге». Он работал до самого утра 22 июня, пока в 14.00 ему не позвонили домой. Первое, что он услышал, подняв трубку: «Война». Далее ему приказали выехать в расположение 3-й армии под Гродно, в редакцию фронтовой газеты. Он пока не знал, что там творилось.
Владимира Колесника сообщение о начавшейся войне застало в общежитии. «Дверь вдруг распахнулась, и чей-то голос прокричал: «Война! Война! Вставайте!»
Мы все подумали, что это шутка, дурацкий розыгрыш. Но все-таки пошли в военкомат. Там нам приказали разносить призывные повестки — их нужно было вручать лично. Все это было как снег на голову».
Подхваченный единым патриотическим порывом Колесник, вследствие молодости, не понимал реакцию тех, кому вручал повестки.
«Когда вручал повестки, меня поразило, как странно люди реагировали на них. Женщины, а нередко и мужчины вдруг начинали плакать. Меня это неприятно удивило и даже поразило. Тогда все они мне показались трусами. Но разве мог я предвидеть, какой ужасной и жестокой будет эта война».
Житель Урала Владимир Горбунов вспоминает, что воскресенье 22 июня «было по-летнему теплым, и мы ни о какой войне не думали». В тот день он помнит, как люди собирались на улицах у громкоговорителей. Началась война. Горбунов, как и Колесник, был слишком молод, чтобы понять, какая трагедия обрушилась на страну.
«Мы никого и ничего не боялись. Гм, ну что ж, война началась… взрослые плакали и успокаивали друг друга… Им-то было понятно, чем это пахнет. Война — всегда лишения, трудности, но мы ничего этого не понимали».
Владимир Горбунов вместе со своими 16–17-летними сверстниками отправился в военкомат, желая пойти на фронт.
«Но там нам сказали: «Понадобитесь — призовем». Добровольцами на фронт ушли многие. Всех переполняли идеалы и желание не оставаться в стороне. Где-то уже рвались бомбы, тысячами гибли люди, рушились дома. Но я-то тогда не понимал этой всей трагедии, понимание пришло позже».
Позже, уже в пожилом возрасте, Горбунов, сокрушенно качая головой, выдавливает: «Тяжело было нам тогда, очень тяжело».
Петру Александровичу Лидову, 35-летнему партийному работнику из Минска, о начавшейся войне уже в 9 часов утра сообщил знакомый корреспондент газеты «Правда». Город за окном жил мирной жизнью. Никто еще ничего не знал. Люди собирались на прогулки в парки или за город. Жизнь Лидова вплоть до этого дня протекала нормально. «Голова была занята повседневной рутиной. На воскресенье мы запланировали поездку с детьми. Единственной проблемой было, во что их одеть и что делать с лимонадом — взять с собой или купить уже на месте».
А уже за завтраком пришлось объяснять жене и детям, что ни о какой поездке и речи быть не может, потому что началась война.
Ленинградец Владимир Адмони 22 июня 1941 года ехал в поезде Уфа — Москва. И вот один из его попутчиков, выскочивший на какой-то станции прикупить провизии, с испуганным лицом вернулся и объявил: «Вроде война началась». Больше он ничего сообщить не мог. Адмони помнит, что «все остальные пассажиры, кроме меня, не сомневались, что речь идет о войне с Англией. И неудивительно — после заключения советско-германского пакта о ненападении
А вот Иосиф В., оператор-документалист, вспоминает, как он приехал в Минск снимать какой-то документальный фильм. «Война уже началась, но здесь… здесь было тихо и спокойно, никто ничего не знал. На улице я увидел милиционера в белой форме с «величавыми погонами» на плечах и в характерном шлеме — тогда такие им полагались», — продолжает Иосиф В. И вот, едва оператор закрутил ручку камеры, как стали происходить воистину исторические события.
«Вдруг я заметил в небе самолет. «Как на авиационном празднике», — подумал я. И в ту же минуту убедился, что самолет не один, их было не меньше двадцати. Я продолжал снимать, и вдруг раздался взрыв, в следующее мгновение я заметил падающие с неба продолговатые предметы… и тут меня осенило — да это же бомбы!»
Несмотря на разрывы бомб и непреодолимое желание укрыться где-нибудь, Иосиф В. продолжал снимать «первый кинорепортаж с места событий». И внезапно его схватили за шиворот и как следует поддали под ребра. Всецело поглощенный работой, он даже не обратил на это внимания, пока, оторвавшись от камеры, не убедился, что перед ним все тот же милиционер.
«Но уже не в белоснежной, а покрытой пылью форме. И без шлема на голове. Волосы его были всклокочены, он пожелтел от страха. Ткнув мне пистолетом в грудь, он взревел: «Документы! Или сейчас пристрелю!» Он был вне себя. Я предъявил ему свое служебное удостоверение. «Тут бомбы на нас бросают, а вы не нашли ничего лучшего, как снимать кино!»
Строго говоря, именно этим и надлежало заниматься документальному кинооператору Иосифу В. Дать возможность зрителям увидеть творимые врагом жестокости. Но бюрократическая система решила по-своему. «Нечего в эти дни будоражить народ, пусть лучше что-нибудь веселенькое смотрят».
Тем временем на город каждые десять минут налетала очередная группа самолетов и сбрасывала бомбы.
«Я успел заснять все бомбежки и каждый раз спрашивал себя — верно ли я поступаю? Позже я понял, что не только милиционер возмутился. Когда отснятые материалы я доставил в Москву, там приняли решение не включать их в показ. Красная Армия отступала, города горели, а фашисты брали тысячами в плен красноармейцев. Ничего этого показывать было нельзя…
Так что мои материалы ждала мусорная корзина».
Фундаментальное различие между реакцией на начало войны в германском и советском тылу состояло в том, что в СССР гражданское население оказалось непосредственно вовлечено в войну с самых первых ее часов. Что же касалось немцев, война для них оставалась далекой, пока что скорее темой для сводок по радио. Стефан Матыш, командир орудийного расчета 32-й советской танковой дивизии, дислоцированной на окраине Львова, вспоминает, что накануне войны в последнюю мирную субботу «строил планы на воскресенье. Все были поглощены семейными делами». Но все одним махом изменилось. После внезапных авианалетов в воскресенье утром, когда бомбежкам подверглись казармы, гаражи, склады и дома офицерского состава, «многие потеряли родных и близких, а многие в эти первые часы стали сиротами и калеками». Он, как и многие советские офицеры, пытался помочь гражданскому населению и думал о том, как отразить внезапное нападение. Его командир дивизии полковник Ефим Пушкин издал приказ о ведении боевых действий и, кроме того: