1977. Кошмар Чапелтауна
Шрифт:
Эллис возвращается с полным подносом пивных кружек и стопок.
Он подает Бартону большой стакан рома с кока-колой.
– На-ка, выпей.
– Эй, Стив, – смеется Радкин. – Ты здесь часто бываешь?
Мы смеемся. Стив нет.
Пройдет еще много времени, прежде чем он снова начнет смеяться.
Эллис возвращается к стойке и приносит новые напитки, новые порции рома с кока-колой, мы выпиваем их – он опять идет к стойке.
И мы сидим вчетвером, говорим о том о сем, бесконечный регги, таксисты-пакистанцы
– Что ты видишь ночью, когда стоишь под звездным небом…
Радкин и Эллис сидят голова к голове, прикалываются над одной из баб, сидящих за стойкой, она показывает им пальцами «розетку».
– Останься дома, сестренка, останься дома…
Внезапно Бартон наклоняется ко мне через стол, его рука – на моем плече, глаза пожелтели, изо рта воняет. Он говорит:
– Вся эта херня про Кенни и Мари, это что – правда?
Я смотрю на него, на тесную курточку и обвислые штаны, но вижу его в Брюхе под серым одеялом, вижу, как дергается его рука, вижу журналы на полу.
– Ты должен мне сказать. Я знаю, ты корешишься с Кенни и Джо Ро. Я ничего не собираюсь делать, мне просто надо знать.
Я снимаю его руку со своей и отталкиваю, кидая ему в лицо:
– Да мне насрать на твои проблемы. Тебе, парень, самому надо быть в курсе.
Он откидывается на спинку стула, Радкин кидает ему еще одну сигарету, Эллис снова идет к стойке и приносит новые напитки, новые порции рома с кока-колой, а регги все никак не сдохнет:
– Беги-беги, малышка, далеко не убежишь…
Когда я снова смотрю на часы, оказывается, что уже почти шесть, и я хочу исчезнуть, исчезнуть, как Стив, который к этому времени уже набухался как следует, голова – на столе, дреды – в пепельнице.
Музыка прекращается, микрофон воет на весь зал, прожектор высвечивает тяжелый красный занавес в глубине сцены.
Заиграла «АББА», «королева танца», занавес раздвигается, за ним обнаруживается дряблая брюнетка в покрытом блестками купальнике с остекленевшим взглядом и расслабленными конечностями.
– Наша глупая макака пропустит все самое интересное, – говорит Эллис заплетающимся языком, кивая в сторону Бартона.
Брюнетка начинает подавать признаки жизни.
– Майк, ты меня, бля, достал, – шипит на него Радкин, вставая и направляясь к лестнице на балкон.
– Что это ему за вожжа под хвост попала?
– Тебе надо учиться людей понимать, на хрен.
Майк снова заводится, стеная, скуля, зализывая раны.
– Последи лучше за нашей Спящей красавицей, – говорю я и иду
Он стоит, облокотившись на перила балкона, глядя на блеклую стриптизершу.
– Отличный вид, – говорю я, локоть к локтю на перилах.
Все мужики внизу стоят лицом к сцене, бабы трутся между ними, одна из них подкидывает вверх несколько орешков и ловит их в декольте.
Радкин крутит виски на дне стакана и говорит:
– Ты же знаешь, как теперь все будет, да?
Думаю, ну вот, бля, начинается,говорю:
– Нет. А как теперь все будет?
Радкин пялится в свой стакан.
– Он так и будет убивать их, а мы так и будем их находить. Всегда на шаг позади, мы никогда не сможем его опередить.
– Мы его поймаем, – говорю я.
– Да. И как же?
– Терпение, бля, и труд. Рано или поздно он проколется. Как это обычно бывает.
– Как обычно? Тут ничего обычного нет.
– Ну, ты знаешь, что я имею в виду.
– Нет, не знаю. Ты что-нибудь подобное видел?
Я думаю о маленьких девочках и потерянных годах и говорю:
– Да, видел.
– А я вот так не думаю.
Но меня с толку не собьешь:
– Мы его поймаем.
– Ты хороший мужик, Боб, – говорит он, и зря, потому что когда-то мне это уже говорили, и тогда это была неправда, а сейчас тем более, и поэтому звучит это как-то, бля, снисходительно.
– И что это, интересно, значит, а? – спрашиваю я.
– Что я говорю, то и значит: ты – хороший мужик, но никакие хорошие мужики и усердный труд не помогут изловить этого мудака.
– И откуда же такая, бля, уверенность?
– Ты читал эту хрень под названием «Убийства и нападения на женщин в Северной Англии»?
– Да.
– И?
– Мы его поймаем, Джон.
– Хера с два. У нас нет ни одной версии, ни одной, бля, единственной версии. Этот мудак смотрит на нас из зеркала и смеется. Он наблюдает за нами и обсирается со смеху.
– Да ладно, бля. Хочешь что-то сказать – говори. Радкин отрывается от своего стакана, на его лице
тяжелые тени, в его черных глазах – большие черные слезы, этот человек держит у двери своего дома биту для крикета, так, на всякий случай, этот человек берет меня под руку и говорит:
– Все это говно в Престоне, вся эта херня с нашими делами никак не связана.
У меня колотится сердце, сводит желудок, а он все стоит, уставившись на меня, держа меня, пугая меня.
– Группа крови-то сходится, – говорю я.
– Все это херня, Боб. Что-то происходит, и я не знаю, что это, да и не хочу знать, но мы – в самом, бля, центре событий, и я тебе говорю: будь осторожен, иначе это изговнит тебе всю жизнь.
А что тут говнить,думаю я, но не перебиваю.