1979
Шрифт:
«Ну что ж, тогда – Daste shoma dard nakoneh. Пусть рука ваша никогда не болит».
«Nokaretim. Остаюсь вашим покорным слугой».
«Простите, если теперь я вынужден буду повернуться к вам спиной».
«Ах, умоляю вас, перестаньте – у цветка нет спины».
«А вы, мой молодой друг, – обратился Масуд ко мне и снова взял мою руку, – пожалуйста, делайте все как надо. Помните о том, что я вам говорил: мы все должны принести жертву, чтобы пришло спасение – спасение, понимаете? Каждый из нас. И ничего не бойтесь. Au revoir». [38]
38
До
«Да-да. Я постараюсь. До свидания».
Маврокордато и я некоторое время ели молча, сидя плечом к плечу, но это было молчание совсем иного рода, нежели то, что прежде нередко возникало между мною и Кристофером. Ни один из нас не ждал, пока другой что-то скажет, чтобы ответить какой-нибудь дерзостью – только потому, что все казалось таким скучным и банальным.
Я, правда, не очень хотел есть, но еда действительно пришлась мне по вкусу, к тому же я еще никогда не ел исключительно темную пищу. Маврокордато кушал с аппетитом и даже причмокивал, один раз он улыбнулся мне, зубы у него были черные, как будто он напился чернил.
Покончив с кровяным пудингом, мы стали курить сигареты, пить кларет и пускать струйки дыма в потолок. Мы смотрели друг на друга, и у меня вдруг возникло ощущение, что Маврокордато меня испытывает, что он смотрит не только на меня, но и внутрь меня, чтобы увидеть, есть ли там то, что он надеялся найти. Мне очень хотелось ему понравиться.
Я, в свою очередь, взглянул на него и увидел странного молодого человека, до такой степени наполненного собою и своим уже сложившимся представлением обо мне, как если бы я и в самом деле был, по его выражению, неким сосудом, чашей, кем-то, кто широко открыт (wide open). За спиной Маврокордато, в свете свечей, на стене колыхалась его тень, и порой, так мне чудилось, эта тень принимала образ темного насекомого.
Он показал мне маленькую, обернутую подарочной бумагой коробочку, в которой хранились человеческие волосы. Он запустил туда руку и вынул одну черную прядь, перевязанную коричневым бархатным бантом. Эта прядь скользила в его руках, пока он говорил, поглаживая ее пальцами.
«Для нас теперешних, живущих так, как мы живем, это представляет величайшую опасность. Вот взгляните». Он включил маленький торшер и теперь держал прядь под желтым светом лампы.
«Из этой материи можно будет дистиллировать жизнь. Не спрашивайте меня сейчас, как именно. Однако все знаки согласно указывают на то, что я не ошибаюсь, в этом я уверен. Вот этот локон, к примеру, принадлежал моему деду…»
«Тому, что основал маленькое государство?»
«Ага. Удивительно, что вы помните о подобных вещах. Года через два можно будет сделать так, чтобы из этой пряди волос возродился мой покойный дед, то есть добиться отрицания смерти, а это, естественно, повлечет за собой начало конца жизни, всякой жизни. Нам необходимо выпутаться из этого парадокса, мы должны бороться против него. Сие есть важнейшая из тех задач, которые нам известны».
Он поворачивал прядь то туда, то сюда, и в свете лампы она казалась блестящей, каждый волосок отчетливо выделялся,
«Вы это видите?» – спросил он.
«Да».
Маврокордато положил прядь обратно в коробочку и осторожно, плавно прикрыл крышку. Теперь он вдруг показался мне похожим на бродячего проповедника; особая точность жестов, нечто неуловимо-птичье, ранее проскальзывавшее в его облике, разом исчезли, уступив место чему-то иному.
«Надеюсь, вы смогли съесть достаточно», – сказал он.
«Спасибо, все было очень хорошо. Я, правда, не успел как следует проголодаться, но тем не менее еда действительно мне понравилась».
«Хотите, откроем еще одну бутылку кларета? Вскоре с этим будет покончено, Вы ведь слышали, что говорил наш друг».
«Спасибо, не надо. Я больше не в состоянии пить. И если действительно этому вскоре придет конец, то я предпочел бы, чтобы для меня конец наступил прямо сейчас. Будем считать, что я уже выпил – ммм – свою последнюю рюмку алкоголя».
«Превосходно. Просто превосходно. Тогда пойдемте. Нам с вами сейчас предстоит кое-что сделать вместе, осуществить некую проделку. Вы ведь не откажетесь? Подождите минутку, пожалуйста, я быстро переоденусь».
И он исчез в кухне.
Когда он вернулся, волосы его опять торчали вертикально вверх. Кафтан он снял и был теперь в черном, тесно прилегающем трико, на ногах – темно-синие мягкие китайские балетные туфли на резиновой подошве. Он дал мне пару таких же, моего размера, и жестом показал, что я должен их надеть.
«Пошли. Вот только возьму этот рюкзак», – сказал он и взвалил себе на спину большой, тяжелый черный мешок.
Город спокойно спал. Я не увидел ни единой машины, улицы совершенно обезлюдели. Откуда-то очень издалека доносился треск пулеметных очередей. Маврокордато закрыл дверь парадного, и только теперь я сообразил, что все это время мы сидели на первом этаже многоквартирного дома. На латунной табличке с перечнем жильцов я не нашел ни одной фамилии, которую мог бы хоть частично расшифровать.
Было очень темно, два уличных фонаря мигнули в последний раз и погасли. На востоке над линией горизонта разлилось оранжевое зарево: где-то на другом конце города горели дома. Мы переглянулись. У Маврокордато были длинные шелковистые ресницы.
«Сделайте глубокий вдох и выдох. Два, три раза. А теперь вперед!»
Мы, пригнувшись, побежали вдоль стен домов. Китайские туфли на резиновом ходу и в самом деле не производили никакого шума. Мы свернули налево, потом направо и оказались на большой площади, в месте пересечения многих улиц.
Мы вскарабкались на подоконник одного здания, поднялись вверх по пожарной лестнице и осторожно добрались по карнизу до козырька крыши. Я посмотрел вниз, на большую площадь под нами. И почувствовал легкое головокружение. Слева, метрах в двух от нас, на крыше была установлена камера наблюдения.
Маврокордато надел тонкие замшевые перчатки и, опустившись на колени, достал из своего рюкзака маленький черный телевизор, громадный запутанный клубок черного кабеля, маленькие кусачки, еще какой-то инструмент.