1989
Шрифт:
Как провести перегруженный балластом, весь в пробоинах корабль государства между Сциллой анархии и Харибдой военно-полицейской диктатуры? Как вырулить между рифами национальных и социальных амбиций?
Народные депутаты должны быть лоцманами государственного корабля. Капитан, если он вовремя не будет предупрежден лоцманами, может посадить корабль на мель. Лоцманы, сделавшие своей профессией поддакивание, а не предупреждение об опасностях, сами по себе представляют разрушительную опасность. Мы уже несколько раз во время перестройки крепко ударились о непредугадан-ные рифы. Почему? Потому что экономическое и политическое лоцманство у нас в зачаточном состоянии. Выдающийся гематолог А. Воробьев, работавший вместе с доктором Гейлом, пишет: "Мы пожинаем богатый урожай, посеянный диктатурой, когда и чины, и звания раздавались... кучкой малограмотных людей, убравших настоящих ученых... Именно поэтому аварийность у нас не является случайностью, она — закономерна" (Новый мир. №3. 1989. — Е.Е.). Международная политика нашего государства за последние
Мы решительно пошли на разрушение "образа врага", который создавали столько лет из американцев, и они ответили нам тем же. Казалось бы, в отвоеванных для экономики внешних условиях мы могли бы сделать революционные шаги и экономического внутреннего характера. Но тут явно "заело". КАК БЫ КОМПЕНСИРУЯ ОТСУТСТВИЕ "ОБРАЗА ВРАГА" ЗАРУБЕЖНОГО, МЫ ПОЗОРНО НАЧАЛИ ПРЕУСПЕВАТЬ В КОНСТРУИРОВАНИИ ЭТОГО ОБРАЗА ИЗ СОБСТВЕННЫХ СООТЕЧЕСТВЕННИКОВ НА НАЦИОНАЛЬНОЙ И СОЦИАЛЬНОЙ ПОЧВЕ. Все тело столь любимого мною Кавказа изуродовано, как прекрасное тело лермонтовской Бэлы, кинжальными ударами национальных розней.
Горестно слышать национальные взаимооскорбления, видеть национальный эгоизм, приводящий к возвышению собственного народа за счет унижения других. Недавно я оказался свидетелем беспрецедентного шовинистического шабаша "Памяти" на Красной площади. Хватит лепить
"образ врага" из евреев — их и без того осталось совсем немного, и нам угрожает трагическая утечка крупных ученых, инженеров, врачей, музыкантов, если мы не гарантируем им безопасность от бесконечных, никем не останавливаемых оскорблений. Настало время, когда Центральный Комитет СССР и Верховный Совет должны наконец четко и определенно издать постановления, осуждающие и антисемитизм, и антирусизм, и антилатышест-во, и антиармянство, и все прочие виды национализма и шовинизма. Пора применять против этого конкретные судебные меры. Любая приставка "анти", характеризующая негативное отношение к какой-либо национальности, есть античеловечность, антинародность, направленная против многонационального советского народа в целом. Экстремист-украинец, кричащий "Геть з Украины, москали!", заслуживает не меньшего осуждения, чем русский, живущий на Украине, но считающий великую украинскую культуру и мову культурой и языком второго сорта. Житель Прибалтийской республики, считающий всех русских (даже если они родились после смерти Сталина) лично повинными в пакте Риббентроп-Молотов, так же непозволительно несправедлив, как русский, прописанный в Прибалтике, который высокомерно не желает знать ни историю, ни культуру, ни традиции данного народа и тем не менее пытается навязать, что этот народ должен делать и чего не должен.
Затор в экономике во многом объясняется тем, что мы создаем "образ врага" из людей, стоящих на позициях развития коопераций, акционерных и арендных предприятий, индивидуальной предприимчивости. Пора прекратить ставить знак равенства между предприимчивостью и мошенничеством. Иначе у нас никогда не будет ни Демидовых, ни Морозовых, ни Третьяковых... Разве в государственной торговле и общепите меньше воровства, чем в кооперативах? Разве государство не является самым мощным спекулянтом человеческим трудом и производимыми товарами? Нет ничего более антиматериального, чем материализм с кастрированной предприимчивостью.
Когда протухшую тушу неуклюжей экономической структуры после долгих лет наконец-то выволокли из морозилки, то тошнотворный запах гниения был неизбежен. Пора выбросить протухшую тушу на свалку, а не пытаться спасти ее политическими замораживаниями. Хва
тит оправдывать неоправдываемое и спасать неспасаемое! Надо спасти то, что мы еще не смогли окончательно убить, — человеческий инстинкт выживания, основанный на предприимчивости. Но если мы не отменим статью 6 Конституции, то идеологический диктат будет неумолимо нависать над развитием экономики. Надо законодательно немедленно покончить с догматической застенчивостью по поводу частной собственности, отдать землю крестьянам, а фабрики — рабочим. Пока государство будет работодателем, а пролетариат — лишь наемными индустриальными батраками, забастовки будут неизбежны. Чтобы покончить с ними, рабочих нужно сделать совладельцами предприятий, соприбыльниками, заинтересованными в прибыли, а не в забастовках. Какой хозяин будет бастовать в собственном саду в момент сбора урожая?! Если на частной ферме от коров получают 6500 литров молока в год, как мы недавно видели в телепередаче о Нидерландах, а идеал наших колхозных и совхозных коров— 4500 литров, то разве это не говорит в пользу развития фермерства? Шведский социализм, включающий в себя частное предпринимательство, гораздо более социа-листичен по социальной обеспеченности трудящихся, чем наш государственный. НАДО РАЗРУШАТЬ "ОБРАЗ ВРАГА", СОЗДАННЫЙ НЕ ТОЛЬКО ИЗ ЛЮДЕЙ, НО И ИЗ СИСТЕМ, ИЗ СПОСОБОВ ПРОИЗВОДСТВА. Когда товар есть, какая разница потребителю до способа производства, лишь бы товар был, был всегда, был хорошего качества и стоил недорого. В экономике целесообразна только сама целесообразность. Все остальное — экономическое
Одна избирательница из Харькова предупредила меня в письме: "Учтите, что если Ваша депутатская деятельность начнет убивать в Вас поэта, мы Вас отзовем". Чтобы оправдаться, представляю на суд стихи этого года под общим названием, которое, видимо, никогда еще не встречалось в поэзии: "ДЕПУТАТСКИЕ ЭЛЕГИИ".
КОНТРАМАРКА НА ПРОЦЕСС
В своем предсмертном интервью "Московским новостям" от 11 сентября 1988года Ю.Даниэль сказал: "Как ни странно, но запомнилось, что в зале суда было много доброжелателей, я ощущал теплую волну симпатии. Помню отчаянное лицо Евтушенко, другие лица, все они выражали сочувствие".
До процесса я не был лично знаком с его героями — читал только предисловие А. Синявского к однотомнику Пастернака, и мне попадались время от времени переводы Даниэля. Псевдонимы Николай Аржак и Абрам Терц были мне знакомы по "тамиздату", но, честно говоря, их произведения мне не очень нравились, и я даже предполагал, что это мистификация, созданная за рубежом, а вовсе не посланная из СССР. Раскрытие псевдонимов, арест Синявского и Даниэля ошеломили интеллигенцию.
Я пошел на прием к секретарю ЦК КПСС П.Н.Де-мичеву, просил его, чтобы не было уголовного процесса. Демичев, по его словам, лично тоже был против суда. Он сказал мне, что Брежнева поставили в известность об аресте постфактум и он принял решение: спросить Феди-на — тогдашнего председателя Союза писателей, — решать ли этот вопрос уголовным судом или товарищеским разбирательством внутри СП? Федин брезгливо замахал руками и сказал, что ниже достоинства Союза писателей заниматься подобной уголовщиной. Помимо коллективного письма против уголовного суда над Синявским и Даниэлем существовали и другие письма подобного содержания, одно из которых было подписано мной. Тем не менее, несмотря на протесты, процесс состоялся. На процесс выдавали билеты!!! Точнее, контрамарки. Я с огромным трудом получил в парткоме контрамарку, которая выдавалась только на одно заседание. Я несколько опоздал, так как пробиться сквозь толпу, окружавшую здание, и милицию было нелегко. Когда я вошел в небольшой зал, вмещавший человек сто, заседание уже шло. Едва я успел сесть на место, как судья Л. Смирнов, заметивший мой приход, немедленно обвинил Синявского в том, что он в своей набранной в "Новом мире" и затем рассыпанной перед самым процессом статье выступил "против" уважаемого поэта Евтушенко.
Это был один из самых отвратительных моментов в моей жизни. Я почувствовал себя втягиваемым в грязнейшую провокацию. Когда меня политически оплевывали в газетах, обвиняя в "несмываемых синяках предательства", наше доблестное правосудие почему-то молчало и вдруг неожиданно решило меня "защищать", обвинив в предательстве Родины двух моих коллег-литераторов! Наверно, именно в этот момент у меня было "отчаянное лицо", по выражению Даниэля. Меня выручил Синявский (да, именно он, подсудимый, выручил меня, сидевшего в зале!). Синявский сказал, что это не была статья против Евтушенко, многие стихи которого ему нравятся, в статье критикуются только некоторые его произведения. Он глядел не на судью, а на меня, поверх голов, и в глазах его я читал нечто, похожее на: "Нас хотят сделать врагами, но мы не должны этому поддаваться". Так оно и случилось впоследствии.
Много раз многие люди передавали мне теплые слова обо мне и Синявского, и Даниэля, не забывших ни мою подпись под письмом в их защиту, ни другую помощь, которую я, насколько было в моих силах, оказывал. В этом нравственное отличие Синявского и Даниэля от некоторых других уехавших на Запад коллег, в чью защиту я тоже не раз выступал в тяжелые моменты их жизни, но которые затем "отплатили" мне по древнему печальному закону — "ни одно доброе дело не остается безнаказанным". Бог им судья.
После этого шумного процесса над писателями родилось слово "подписант", обозначавшее человека, поставившего свою подпись в защиту инакомыслящих. Подписанты попадали в черные списки на телевидении, их верстки или рассыпались, или задерживались, их заграничные поездки отменялись, некоторых выгоняли со службы. В число таких подписантов попал и я — и тоже претерпел немало неприятностей, однако в отличие от многих коллег я был все-таки защищен своей внутрисоюзной и международной известностью. Несмотря на попытки запретить мою поездку в США в 1966 году, бюрократии это все-таки не удалось. Нынешний заместитель председателя общества "Знание" тов. Семичастный сейчас старается в своих "самоадвокатских" воспоминаниях изобразить себя чуть ли не меценатом искусств (например, якобы он всячески пытался смягчить гнев Хрущева на
Пастернака). Все это ложь. Я присутствовал на митинге комсомола, где Семичастный громил Пастернака с вдохновенным садистским упоением. Став шефом КГБ, Семичастный хотел использовать дело Синявского и Даниэля для дальнейшего "закручивания гаек". На встрече в "Известиях" он обронил фразу, что кое-кого надо снова "сажать". На вопрос "сколько?" он ответил: "Сколько нужно, столько и посадим". Перед моим отъездом в США Семичастный на одном из совещаний напал на меня, сказав, что наша политика слишком двойственна — одной рукой мы сажаем Синявского и Даниэля, а другой подписываем документы на заграничную поездку Евтушенко. Это был опасный симптом. Однако мне уже была выдана выездная виза.