1993: элементы советского опыта. Разговоры с Михаилом Гефтером

Павловский Глеб Олегович

Классная мысль. У нее одна слабость – слабость непроверяемого допущения.

Но в отношении к человеку это всегда будет нашей основной слабостью! А что, ты сумел уйти от нее? Все человеческое построено на непроверяемом допущении. Правда, мы еще конструируем всякие штуки. Есть феномены возврата, есть циклические феномены. Но в целом бытие человека сплошь из непроверяемых допущений.

Они бывают так сладки на вкус, эти непроверяемые допущения!

Они так увлекательны, что без них нельзя человека представить. Человек –

существо, выдумывающее себя. Этим оно выломилось в историю. Дома это воспринимаешь тупо, а в Европе свежей.

…Что-то с этим нашим Homo, с пра-пра-прасапиенсом, все-таки нехорошее приключилось.

С прачеловеком?

Да. Что-то приключилось с Homo sapiens, какая-то жуткая психическая аномалия. Что-то он стал делать, по эволюции не положенное, и пошло-поехало. Иначе все остальное объяснить нельзя. Да и роль подсознания ждет объяснений. Впрочем, ни одно объяснение не вправе требовать от нас слишком много разъяснений самому объяснению!

Я вчера разговаривал с Сережей Чернышёвым⁴¹, он хорошо пишет, между прочим. Его антифукуямовская речь написана хорошо, свободно. Потом он зачем-то начинает логическое деление всего на три, и еще чего-то на три. Я ему говорю: «А вам это нужно?» Он мне: «Я думаю, это нужно другим». – «А мне, понимаете ли, это не нужно. У меня другое мышление».

Различие в следующем. Если мы не обсуждаем всерьез вопроса о том, что такое история и где ее начало в пределах человека, где размещен человек и что есть история Homo, то к чему обсуждать тему конца истории? Начало истории, это что – когда человек встал на ноги? Тогда я не вижу предмета. Но если мы мыслим человеческое начало, вопрос о его конце приобретает мощную актуальность. И обязывает вернуться от конца истории к ее началу. Как еще говорить о конце чего-то, что не исчерпало собой человека и не тождественно его бытию?

Чернышёв говорит: «Я считал, это очевидно». Хорошенькое дело! Меня за сумасшедшего считали, когда я в Секторе методологии⁴² начал на этом настаивать, – решили, что у Гефтера навязчивые идеи. А в основе концепционный провал работы над первыми томами «Всемирной истории»⁴³ – не выходило! Концы с концами не сходятся. Стал разбирать, что за «исторические формации» и зачем их Марксу на уши повесили как лапшу? Никакого отношения к этим выдуманным формациям он не имел. Но тогда, видишь ли, история должна была где-то начаться. Тогда она сравнима и сопоставима. Ведь история – это случайное приключение с человеком, она моментальна. Лишь когда речь идет о событиях внутри у нее, сопоставимое раздвигается и для нас гигантски наполнено.

По-моему, это связано с проработкой смерти. С осознанием и способом включения смерти в сознание. С местом смерти внутри человека, отчего история к концу стала смертельно опасной.

Зима

Президентский совет и управление Миром

013

Мотив президентства в обществе «Холокост». Идеи бездейственны, им необходим маркетинг. Ельцин готовит включение Гефтера в Президентский совет. «Использовать Кремль, чтобы для людей что-то сделать» Образ Боэция, жизнь после конца Родины и себя. Светопреставление внутри человека. Неудачник эпохи идет к новой содержательности. Понимают ли европейцы?

Михаил Гефтер: Знаешь, вот точка, которую я пропустил, живя и действуя по инерции. И тут Всевышний надоумил тебя изъять меня из кучи жизни. Дом, Пахра. Точка, где все заново.

Где что-то с временем происходит. Просто ходить, трогать книги, выйти к реке. Даже если что-то не вырастет – а может, и вырастет что-то из этого, – все же лучше уйти с этим, чем до этого не дожить.

Глеб Павловский: По-моему, ты активно восстанавливаешь себе на новом месте невозможность работать.

Ты еще со мной вежливо говоришь. Но Глеб, я обуян идеей русско-еврейского сотрудничества!

Такие вещи не делают через общество «Холокост»¹. Води карандашиком по бумаге. Ты же Россию знаешь – здесь значимы либо слово, либо поступок, но не организация. Извини, ты стар, чтобы начать организовывать что-либо.

Был утренник, десять или пятнадцать человек, русские дети, симпатичные, каждый спрашивал меня: «А что такое Холокост?» Они даже не знали. Надо, в конце концов, что-то воссоздать. У меня идея поставить работу и уйти в сторону.

Хочешь анекдот? Чубарьян, знаешь такого? Гаденыш, в свое время наделал мне бед, а теперь пишет характеристику – на Президентский совет² по заданию Ельцина!

Ты решил провести утренник в еще одном детском доме, в Кремле?

Но я решаю для себя детский вопрос, Глеб, – могу я кому-то вообще и в чем-нибудь быть полезным? Могу я использовать Кремль, чтобы для людей что-то сделать? Если не могу, то мне лично это не нужно. Понимаешь? Я давно отработал свое честолюбие. Как у всякого человека, у меня оно было, чего скрывать. Но – отработал. А в этом деле надо либо заявить себя независимым, либо кому-то существенно помочь. Я все-таки спрошу тебя: можно кому-то принести пользу или это чистая химера? Частную пользу, скажем?

Можно, но ни о какой пользе, кроме частной, и речи нет.

И потом, надо же знать, какова компетенция этого совета.

Компетенция? О ней нельзя знать, потому что таковой нет. Это компетенция стола в президентской Ореховой комнате. Президентский совет – система без функции. Нет ни одного решения, которое обязано пройти через него. Строго говоря, это клуб любителей Президента, а не место, где его решения обсуждают.

Но Ельцин же заявил, что, в отличие от прежнего состава, который собирался в неопределенное время, он хочет совет, который будет регулярно работать. Не участвуя там, числиться участником – не в моих правилах, а менять их к концу жизни бессмысленно. Во времена оны я у Константинова спросил, зачем он пробивается в академики. Он мне говорит: «Но я же тогда буду похоронен на Новодевичьем кладбище!» Вот уж не моя цель.

Вместо слова «рекламный» на Западе какой термин? Теперь?

Маркетинг.

А теория бывает маркетинговая? Не теория маркетинга, а сама теория как рекламная штучка?

Есть целое направление – политический маркетинг. Как продвинуть возникшую идею в массовое сознание.

Гениально это сделал Фукуяма! Вот нам у кого надо учиться.

Разве один Фукуяма? Работают специалисты, технологи. Сотни человек, чтоб на него одного обратить внимание. Частный случай политического маркетинга – технология выборов. Грубо говоря, как Пупкину стать президентом России. Сегодня это также техническая вещь. Но ты в роли Фукуямы – такое для меня отвратительно! И ничего приятней от меня не услышишь.