1Q84. Книга 1. Апрель-июнь
Шрифт:
– Конечно, есть такие. Пребывание в секте – дело добровольное. Если не нравится, можно уйти. При вступлении в секту подписывается «Договор о пользовании коммунальным имуществом организации», согласно которому «Авангарду» в качестве взноса передается огромная сумма. В случае выхода из этого взноса не возвращается ни гроша. А так – ступай на все четыре стороны. Существует даже Сообщество бывших сектантов, которое пытается распространять информацию о том, что «Авангард» – антиобщественная оккультная группировка с мошенниками во главе. Эти «бывшие» то и дело подают на секту в суд, а также выпускают небольшой журнал.
– А эти «бывшие» ничего не рассказывают о Лидере или о детях секты?
– Я их журнала не читала, не знаю,- покачала головой Аюми.- Но насколько я проверяла, все, кто ушел из «Авангарда» по собственной воле, были из нижайших слоев организации. Мелкая сошка. Хотя секта и заявляет, что отрицает ценности современного общества, по части классового разделения она, пожалуй, будет похлеще того, что у нас вокруг. Руководящий клан и рабочие муравьи внутри организации вообще никак не пересекаются. Если у тебя нет высшего образования или профессиональных навыков, в верхние этажи муравейника тебе ни за что не проникнуть. Видеться с Лидером и управлять системой могут только избранные верующие, элита секты. Все остальные члены организации вносят свои денежки – а потом всю дорогу вкалывают на полях да молятся, достигая просветления в бараках для медитации. Самое настоящее стадо овец. По утрам их выгоняют на пастбище специально обученные овчарки, к вечеру загоняют обратно в бараки. Мирная безмозглая жизнь. Каждый мечтает когда-нибудь встретиться с Большим Братом, но даже не ведает, что этому никогда не бывать. Никакой информации о том, как секта устроена и что происходит в ее руководстве, у них просто нет. Если люди уходят, им не о чем рассказать внешнему миру. Они даже не могут описать, как выглядит тот, кто всем этим руководит.
– А «элитные» верующие секту не покидали?
– Насколько мне известно, ни разу.
– Того, кто узнает тайны Системы, она уже никогда не отпустит, так получается?
– Если ты права, дело действительно дрянь,- кивнула Аюми. И глубоко вздохнула.- Ну а насчет того, что там детей насилуют… Ты в этой информации уверена?
– Я-то уверена,- ответила Аомамэ.- Просто сейчас не могу предъявить доказательств.
– И это действительно совершается регулярно, как ритуал?
– Не знаю пока. Но реальные жертвы существуют. С одной девочкой я встречалась. На нее жутко смотреть.
– То есть была пенетрация?
– Можешь не сомневаться.
Аюми закусила губу и о чем-то задумалась.
– Ладно,- решила она в итоге.- Попробуем копнуть еще глубже.
– Только если это не трудно.
– Не бойся,- улыбнулась Аюми.- Ты ведь знаешь: если я что-нибудь начала, доведу до конца по-любому!
Они закончили ужин, официант убрал со стола посуду. От десерта обе отказались и просто допивали вино.
– Ты говорила, в детстве тебя взрослые мужики не домогались? – уточнила Аюми.
Аомамэ посмотрела Аюми в глаза и кивнула:
– Моя семья была очень религиозной, о сексе никто никогда не заикался. И знакомые все такие же. Сама эта тема считалась запретной.
– Ну, религиозность и умение контролировать свою похоть – все-таки
– Возможно. Только в моем детстве ничего такого не было. Во всяком случае, ко мне никто не приставал.
– Слава богу,- вздохнула Аюми.- Я за тебя очень рада.
– А у тебя что, не так? Аюми замялась, потом сказала:
– А меня, если честно, домогались все время.
– Кто, например?
– Старший брат, дядя… Аомамэ скривилась:
– Родные брат и дядя?
– Ну да. Оба теперь полицейские. Дядя не так давно даже грамоту получил. «За тридцать лет образцовой службы по охране порядка и за повышение уровня жизни общества». А также спас собачку, которую защемило шлагбаумом, и о нем написали в газетах.
– Что же именно они с тобой делали?
– Лапали меня там. Члены в рот совали. Лицо Аомамэ скривилось еще сильнее.
– Дядя с братом?
– Каждый по отдельности, само собой. Мне было лет десять, брату пятнадцать. А дядя приставал и раньше. Раза два или три, когда он у нас дома ночевал.
– Но ты же рассказала родителям? Аюми покачала головой.
– Нет. И тот и другой пригрозили: если расскажу, мне не поздоровится. Да и без угроз было ясно, что не простят, если что. Я боялась и молчала.
– Даже матери не сказала?
– Только не ей!- вздрогнула Аюми.- У матери брат был любимчиком, а из-за меня она вечно расстраивалась. За то, что я грубая, толстая, некрасивая, в школе толком не успеваю. Она мечтала о совсем другой дочери. О стройной красивой куколке, которую можно отдать в балетную школу. Я этим требованиям не отвечала, хоть убей.
– Ты не хотела еще сильней ее расстраивать и потому ничего не сказала?
– Ну да. Расскажи я матери о том, что брат со мной вытворяет, я же у нее виноватой и оказалась бы. Это уж точно.
Аомамэ помассировала лицо. Когда мне было десять, подумала она, я порвала с религией, и мать перестала со мной общаться. В крайнем случае она оставляла записки, но больше никогда со мной не разговаривала. Я перестала быть ее дочерью. Превратилась в «выродка, предавшего свою веру». После чего и ушла из дома.
– Но пенетрации не было? – уточнила Аомамэ.
– Нет,- сказала Аюми.- Такой боли я бы не выдержала. Да и они, похоже, не собирались доводить до крайности.
– И что же, ты и сейчас с ними видишься?
– Ну, после окончания школы я из дома ушла, и сейчас мы почти не встречаемся. Но все-таки одна семья, да и профессия обязывает – иногда пересекаемся. Встречаемся с улыбочкой, никаких конфликтов. Да они сами, по-моему, уже ничего не помнят…
– Не помнят?!
– Такие ребята способны все забывать,- сказала Аюми.- А вот я не могу.
– Не удивляюсь,- ответила Аомамэ.
– Палач всегда включает логику, чтобы объяснить свои действия, поэтому он может забыть о том, что не хочется вспоминать. Но жертва забыть не способна. Для нее все, что произошло, мелькает перед глазами постоянно. И память эта передается от родителей к детям. Ты еще не заметила? Вся наша реальность состоит из бесконечной борьбы между тем, что действительно было, и тем, что не хочется вспоминать.