#20 восьмая
Шрифт:
— Это почему? — разозлилась я.
— Потому что вчера он поднял на тебя руку.
— Молодой человек, а вам не кажется, что вы лезете не в своё дело? В конце концов, вас эти пять лет в жизни Лены не было. — Макс принял позу под названием «ты грязь на моём сиянии».
— Нет, мне так не кажется, — огрызнулся Алексей. — И кстати, я вам не молодой человек, «наш дорогой папа» ...
Это странное обращение, адресованное к Максу, я вообще не поняла. Зато Сафронов замер, позеленел и затаил дыхание. Я перевела вопросительный взгляд с затравленного Макса на боевого «Лёху», который взирал на Сафронова с брезгливостью и презрением. Максим сглотнул
— Лен, всё не так, как кажется. Я тебе сейчас всё объясню. Я…
— Вот только попробуй «ей» сейчас «всё объяснить», — пригрозил Андреев. — Только попробуй ей всё рассказать, и будешь иметь дело со своими адвокатами.
— А почему с адвокатами? — снова не к месту встряла я.
— Ну, кто-то же должен будет подать «за него» иск за побои с увечьями? — любезно и доходчиво объяснил мне Алексей.
— Лёш, заканчивай это, — одёрнула я своего «спасителя», который сейчас напоминал задиристого мальчишку, а не взрослого человека, который всегда умел себя сдерживать. — Максим, у нас день с самого утра не задался. Извини нас, пожалуйста. Так что ты хотел объяснить мне?
И тут Максим ухмыльнулся.
— Ах, так вот в чем дело, оказывается, — насмешливо процедил он. — То есть «этот» тебе ничего не сказал, да? Ну что ж, в таком случае, у меня ещё есть шанс вернуться в твою жизнь, когда «этот» тебе наскучит. А пока я, если не возражаешь, заберу свои вещи. — И Макс пошёл в спальню.
— Дрянь, — услышала я свистящий шёпот Андреева. — Arsch. Scheisse.
Я замерла. Когда Алексей переходил на «неправильный» немецкий язык, дело было плохо.
И я была трижды права: на ходу бросив мне «только не вмешивайся» Алексей отправился следом за Максом.
— Лёш, не надо!
— Я сказал, не вмешивайся!
Таким тоном он не разговаривал со мной никогда. Пока я моргала, Андреев шагнул в спальне и плотно закрыл за собой двери. А я принялась барражировать по коридору, нервно ломая руки. Но за дверью, как это ни странно, пока было тихо. Помолившись за двух дураков, сцепившихся из-за одной идиотки, я отправилась в кухню и тут до меня донёсся высокий голос Максима:
— Да, у меня есть дочь. А что ты хотел? «Эта» ведь — полуженщина!
— Я сказал тебе заткнулся!
Следом послушался звук удара, потом визг: «Мальчишка, да я тебя по судам затаскаю!». Мужчины решали проблему насилием, а я сползла на пол. Ужасные слова преображались в осознание элементарной истины. Максим меня ударил не потому, что ревновал, а потому что презирал меня. У него была другая жизнь. Отсюда проистекали его частые отлучки и короткие сообщения. Просто он никогда не был моим. Никогда. Ни разу.
Правда горьким эхом отдалилось от стен и окон моего дома. Грохотом прокатились по кухне и слилось в моих ушах одним жутким, отчаянным воплем, оглушившим меня, затянувшим меня в неведомую пропасть, всё глубже и глубже — туда, где невозможно даже дышать. Я закрыла уши руками. Как из другого мира, до меня донёсся шум падающего тела, грохот шкафа и гневное: «А теперь быстро проваливай!». Я медленно подняла глаза. Поглядела, как Макс Сафронов покидает «наше» разоренное «супружеское» гнездо с высоко поднятой головой и окровавленным носом, всем видом демонстрируя своё оскорбленное достоинство. Потом увидела Алексея, швырнувшего ему на лестницу уже собранную сумку. Чертыхаясь, Андреев запер дверь. Потирая костяшки пальцев, завертел головой
— Лен, ты где?
Я не ответила. Явно нервничая, Алексей быстро прошёлся по комнатам и, наконец, выскочил на кухню. Увидев меня, сидящую на полу, в самом дальнем углу комнаты, и остановился. И вдруг опустился на пол и сел рядом со мной. Оторвал мою руку от раскрытого в беззвучном рыдании рта, притянул меня за плечи.
— Ты всё поняла, да? — тихо спросил он. Зажмурившись, я кивнула. — Вот чёрт, а я так хотел, чтобы ты об этом не узнала.
— Скажи, а как ты это раскопал?
— Благодаря детективному агентству.
Я отвернулась.
— А ещё я хотел сказать тебе одну вещь, — продолжил Андреев. — Дело в том, — он аккуратно распрямил мои заледеневшие пальцы, — что у каждого мужчины есть где-то единственная женщина, только для него и созданная. И у этой женщины тоже есть такой мужчина. — Он поцеловал мою ладонь, согревая её дыханием. — Но мало кому выпадает счастье встретиться [12] . Я испытал это счастье: у меня есть ты. Пожалуйста, поверь в меня.
12
Источник цитаты: Борис Акунин.
Я отвернулась. Он терпеливо ждал, что я скажу. И вот тогда я решилась.
— Ты точно должен уехать? — спросила я. Он кивнул. — Тогда, пока ты здесь, вернись ко мне. Сейчас. Пожалуйста.».
IV .
«Я смотрел в её отчаянные глаза и вспоминал слова, сказанные мне её отцом.
“— Пожалуйста, дай моей дочери время самой понять, что ей нужно. — Поручиков расхаживал по маленькому кабинету.
— Я уеду сегодня, — ответил я.
— Ты считаешь, это поможет? — Поручиков взял в руки детскую фотографию Лены, которая стояла на столе и на которую я смотрел полночи. — Моя дочь влюблена в тебя. Но меня больше интересует, как ты к ней относишься.
— Я уже сказал вам.
— Прекрасно. — Отец Лены щёлкнул пальцами, а я вдруг понял, от кого Ларионова унаследовала эту привычку. Только у неё она олицетворяла смех, а у него — раздражение. — Пойми меня правильно: нам с её матерью всё равно, как будут звать её избранника, и будешь ли им ты или кто-то другой. Мы просто хотим, чтобы наша дочь была счастлива с человеком, достойным её. Достойным…
— Вы против того, чтобы именно я был с вашей дочерью? — Я спросил напрямик. — Или вас смущает то, что мы всего три дня знакомы?
Поручиков развернулся, вонзив в меня острые зрачки:
— А если я сейчас скажу тебе «да», то ты от неё откажешься?
— Нет.
— Почему?
— Она нужна мне.
— В таком случае, ты дашь моей дочери самой решать, нужен ли ты ей…”
И вот теперь Лена смотрела на меня.
— Займись со мной любовью, — робко прошептала она.
— Лен, я не могу, — начал я и в первый раз увидел её слёзы. При мне она никогда не плакала. Она всегда была гордой. В этом и заключала её порода, которую я угадал при нашей первой встрече. И вот теперь стальной стержень, что был в её позвоночнике, пригибал её к земле. А ещё я подумал, что кем бы я не стану сейчас в глазах отца Лены — плохим, хорошим, умным, дурным — мне нет никакого дела до этого, когда она вот так плачет, глядя на меня.