2010 № 1
Шрифт:
На вершине холма нас встречают доктор Майклс и другие преподаватели из Стэнфорда. Они выражают соболезнования, и я с трудом сдерживаюсь, чтобы не зарыдать. Майклс выглядит как после бессонной ночи. Я представляю ему сестру, они пожимают друг другу руки.
— Вы никогда не говорили, что у вас есть сестра, — замечает он.
Я лишь киваю. Майклс смотрит на мальчика и дергает его за шапочку.
— Хочешь ко мне на руки? — спрашивает он.
— Да, — голос у Шона тихий и хрипловатый после сна. Нормальный голос для мальчика его возраста. Майклс поднимает ребенка, и голубые глаза Шона снова закрываются.
Мы молча стоим на морозе.
— Мне до сих пор не верится, — говорил Майклс. Он чуть покачивается, машинально укачивая мальчика. Так поступает лишь мужчина, познавший отцовство, хотя его дети уже выросли.
— У меня такое чувство, что я теперь совсем другой человек, — говорю я. — Только я еще не научилась быть другой.
Сестра крепко сжимает мою руку, и на этот раз я не выдерживаю. На морозе слезы обжигают щеки.
Священник прокашливается — он готов начать. Шум, который доносится со стороны протестующих, становится громче, то нарастая, то стихая — но на таком расстоянии я, к счастью, не могу разобрать слов.
Когда мир узнал о корейских детишках, он начал активно действовать. Гуманитарные группы хлынули в раздираемые войной районы, деньги перешли из рук в руки, и многие дети были усыновлены в других странах, создав новую всемирную диаспору. Все они были широкие в кости, с мускулистыми конечностями, обычно чуть ниже среднего роста, хотя из этого правила имелись и поразительные исключения.
Все они выглядели как члены одной семьи. В конце концов, детей было намного больше, чем ископаемых образцов, из которых извлекли их ДНК. Дубликаты были неизбежны.
Судя по скудным данным, оставшимся от корейских ученых, источников ДНК у них имелось чуть более шестидесяти. У некоторых даже были названия. «Старик из Ла-Шапелье-о-Сентс», «Шанидар-4» и «Виндиджа». Был красивый и симметричный образец «Ла-Феррасье». И даже «Амад I». Огромный «Амад I», ростом 180 сантиметров и объемом черепа 1740 кубических сантиметров — крупнейший из когда-либо найденных неандертальцев.
Техника и приемы, отточенные на собаках и мамонтах, легко сработали и применительно к роду Homo. Экстракция генетического материала, затем наработка нужного его количества методом ПЦР [10] . Потом искусственное оплодотворение платных суррогатных матерей. Процент успешных родов был высок, единственным осложнением стали частые кесаревы сечения. И один из фактов, который пришлось усвоить популярной культуре — у неандертальцев головы крупнее.
10
Полимеразная цепная реакция (ПЦР) — экспериментальный метод молекулярной биологии, позволяющий добиться значительного увеличения малых концентраций определенных фрагментов ДНК в биологическом материале. Метод основан на многократном избирательном копировании определенного участка ДНК при помощи ферментов в искусственных условиях (in vitro). При этом происходит копирование только того участка, который удовлетворяет заданным условиям, и только в том случае, если он присутствует в исследуемом образце.
Проводились тестирования. Детей изучали, отслеживали, оценивали. У всех отсутствовало нормальное доминантное выражение в локусе MC1R — все были бледнокожие, рыжие или блондины. Все голубоглазые. Все с отрицательным
В шесть лет я впервые увидела ту фотографию. Это была обложка журнала «Тайм» — теперь это знаменитая обложка. Я слышала про тех детей, но никогда их не видела — этих ребят, почти моих ровесников, из страны, которая называется Корея. Детишек, которых иногда называли призраками.
На той обложке бледнокожий и рыжий мальчик-неандерталец стоял вместе с приемными родителями, задумчиво рассматривая устаревшую витрину в антропологическом музее. Восковый неандерталец из музея держал дубину. У него был нос, как у обитателя тропиков, темные волосы, оливковая кожа и темно-карие глаза. До появления «детей Хардинга» специалисты музея полагали, что знают, как выглядели наши первобытные предки. И решили, что они наверняка смуглые.
И неважно, что неандертальцы в десять раз дольше находились в бедной светом Европе, чем типичные предки шведов.
Рыжий мальчик на обложке был явно смущен.
Когда мой отец вошел на кухню и увидел эту обложку, он с отвращением покачал головой.
— Мерзость какая, — процедил он.
Я всмотрелась в выпуклое лицо мальчика. Я никогда еще не видела таких лиц.
— Кто он?
— Тупиковая ветвь. Дети будут сплошным убытком до конца своей жизни. Если честно, то это несправедливо по отношению к ним.
Первое из многих предсказаний насчет этих детей, которое мне довелось услышать…
Шли годы, дети росли, словно сорняки — и, как это было во всех популяциях, первое поколение, начавшее употреблять западную пищу, выросло на несколько дюймов выше своих предков. Хотя они и блистали в спорте, приемным родителям сообщили, что дети, скорее всего, будут отставать в школе. Они ведь первобытные, в конце концов.
Предсказание оказалось таким же точным, как и музейные витрины.
Когда я поднимаю глаза, руки священника уже воздеты к холодному белому небу.
— Благословен будь, Отец наш Небесный, да восславится имя твое во веки веков.
Изо рта священника при чтении вырывается пар. Этот отрывок я слышала и на похоронах, и на свадебных церемониях, он, как и сегодняшний мороз, подходит к ситуации.
— Да восславят Тебя небеса и творения Твои во веки веков.
Провожающие покачиваются от великанского дыхания палатки.
Я родилась в семье католиков, но все взрослые годы не видела пользы от публичной религии. До сегодняшнего дня, когда эта польза открылась столь ясно: неожиданное утешение — стать частью чего-то большего, чем ты сам. Утешение, что ты хоронишь своих мертвых не один.
Религия предоставляет тебе человека в черном, который что-то говорит над могилой любимого. Это ее первая обязанность. Если она этого не делает, это не религия.
— Ты сотворил Адама и дал ему в жены Еву, дабы она любила его и была опорой ему, и от этих двоих произошли все люди.
И все произнесли:
— Аминь, аминь.
В день, когда я узнала, что беременна, Дэвид стоял у окна, обхватив мои плечи огромными бледными руками. Он коснулся моего живота. За окном над озером к нам приближалась гроза.
— Я надеюсь, ребенок будет похож на тебя, — проговорил он своим странным глуховатым голосом.
— А я — нет.
— Лучше, если ребенок будет похож на тебя. Это облегчит ему жизнь.
— Ему?
— Я думаю, будет мальчик.
— И это все, чего ты ему желаешь? Легкой жизни?