2012 Хроники смутного времени
Шрифт:
Очнулся я на шершавых креслах микроавтобуса и, просыпаясь, мучительно долго смотрел в ослепительно яркое квадратное пятно, пока не понял, что это отодвинутая до максимума пассажирская дверь. Тогда я сел в кресле, оглядываясь по сторонам, пока не сфокусировал взгляд на своей помпе, небрежно валяющейся на сиденьях правого борта.
Я осторожно повесил помпу на левое плечо, поверх плотного кокона бинтов, потом задумчиво посмотрел на куртку, висевшую на спинке сиденья впереди, но надевать ее не стал — из ослепительно квадратной дырки несло такой вязкой
Я медленно привстал и на полусогнутых ногах выбрался наружу.
На берегу речки царило вопиющее безобразие и разнузданное веселье — очередь из десятка голых детишек стояла у самой кромки воды, где их поливали из двух пластиковых канистр полураздетые Валера с Палычем, после чего мокрые, но счастливые дети снова бежали в хвост очереди, нетерпеливо подпрыгивая на месте в ожидании повторения процедуры.
Еще пара десятков детей с мокрыми волосами, но уже одетые, сидели кружком вокруг деда и, преданно выкатывая на него глаза, что-то ему рассказывали, перебивая друг друга звонкими, резкими голосами.
Когда я вышел на середину поляны, на меня все уставились, как на привидение, а ближайшая ко мне девочка вдруг вскочила и рванула к деду, всхлипывая в бурно развивающейся истерике и указывая на меня пухлой ручонкой:
— Дедушка Олег, у него ружье, как у тех самых. И лицо злое!!
— Что ты, Олечка, это же хороший дядя, это же наш дядя, это добрый дядя,— захлопотал дед, обняв девочку одной рукой, а другой рукой показывая мне увесистый кулак.
Я, разумеется, все сразу же понял и вернулся к «форду», спрятав помпу в салоне.
Мое возвращение на пляж дети восприняли уже много спокойнее, хотя и несколько настороженно.
— Дядя Антон, не могли бы вы, как любезный сэр, сменить меня на этом посту, пока я не покурю? —крикнул Васильев, помахав мне канистрой.
Я дошел до берега, забрал у Васильева канистру и, поняв, что она пустая, окунул ее одной правой рукой в воду — использовать левую руку мне было боязно. Набрав литров пять, я, опять же одной правой, поднял канистру над головой и тут же под ней оказался смешной черноволосый и гибкий, как лоза, пацан, заранее повизгивающий в предвкушении душа. Я щедро полил его и, когда канистра опустела, мягко пихнул в направлении берега:
— Катись!
— Еще! Вы мало вылили, дядя! — начал было возмущаться он, но его соседи из очереди закричали, что воды было вполне достаточно, и пацан, коротко вздохнув, бодро побежал на берег, отряхиваясь от воды всем своим гибким и мускулистым телом — почти как смышленый щенок-недопёсок.
Потом была тихая девочка лет десяти, у которой все тело оказалось в синяках и полузаживших царапинах, на которые я изо всех сил старался не смотреть, потом подскочили два рослых белобрысых близнеца, лет по двенадцати, потом снова была девочка, но уже без следов насилия, а потом вдруг опять появился черноволосый гимнаст.
— Гарик, ты нечестно пролез!—закричали на него сразу несколько детских голосов, но тут Васильев наконец докурил и забрал у меня из
Я оставил Васильева восстанавливать справедливость и направился к деду — очень уж интересными мне показались горящие каким-то неземным светом детские лица, неотрывно следящие за каждым движением психиатра.
— О-о, а вот и наш дорогой дядя Антон!..— закричал дед с неожиданным подъемом, и я замер на месте в ожидании неминуемой подлянки, которую сразу угадал в его насмешливых глазах. — Ну, расскажи нам, дядя Антон, что такое, по-твоему, любовь? — спросил у меня дед таким тоном, каким Снегурочка спрашивает у Деда Мороза, осталась ли у него еще водка.
Но дети, сидевшие вокруг, смотрели на меня совершенно серьезно, и я понял, что мне придется отвечать тоже серьезно, по-взрослому.
— Э-э… любовь… Это такое, хм, хорошее чувство,когда, хм, вдруг обнаруживаешь, что любишь другого человека,— выдал я, поражаясь собственной тупости.
Дед укоризненно покачал головой и бросил торжествующий взгляд на детей:
— Ну а ты, Кира, что скажешь?
Маленькая, лет шести-семи, девочка серьезно наморщила загорелый нос и сказала:
— Любовь — это когда тебя вдруг привели в «Мак-доналдс», а ты отдаешь половину своей картошки подружке и не просишь за это ничего, даже маленькую чупу.
— Ну а ты, Ксюша, что думаешь? — повернулся дед к печальной девчушке лет десяти, испуганно вскинувшей на него длинные ресницы при упоминании своего имени.
Ксюша молчала довольно долго, и я уже решил, что она ничего не скажет, но она вдруг подняла круглое веснушчатое личико и, заметно зардевшись, сказала:
— Если кто-то любит тебя, он по-особенному произносит твое имя. И ты знаешь, что твое имя никто не обидит, пока оно у него во рту.
Я крепко задумался, но тут дети заголосили, наперебой предлагая свои варианты:
— Любовь — это когда улыбаешься, если видишь его.
— Если любишь, можно помочь нести портфель девочке.
— Любовь — это когда папа и мама не ругаются и не бьют тебя.
У меня вдруг заныло плечо и защипало в глазах. Я отвернулся и ушел к «форду», потому что вдруг вспомнил, откуда именно мы вытащили этих детей, и отчетливо осознал, что понятия не имею, куда их теперь девать.
— Ты как вообще, Тошка? Функционируешь? – озабоченно поинтересовался Палыч, вдруг оказавшись у меня за спиной.
Я повернулся к нему лицом и спросил, показав глазами на пляж:
— Что дальше-то делать будем?
— Двигаться будем,— бодро ответил он.— Согласно правилам дорожного движения.
— А дети?
— А что «дети» ? Впереди город, областной центр, полмиллиона жителей. Неужели там не найдется организации, способной принять три десятка детей ? — с возмущением сказал Палыч.— Тем более мы уже составили список — свои фамилии почти все дети помнят, детдом «Солнышко» в Москве, я надеюсь, один. Позвоним тамошнему начальству, приедут и заберут.