2017

Славникова Ольга Александровна

К высочайше санкционированной травле присоединялись все, кто только мог. В «Рифейском наблюдателе» – склочном таблоиде, пересыпанном зернью опечаток, – появилось между прочим полосное интервью с бывшим владельцем «Гранита». Там добрейший Кузьмич, показанный на фото с разведенными руками и разинутым ртом, похожим на дупло, душевно делился подробностями, как у него отнимали взлелеянную, насквозь традиционную и очень законопослушную похоронную фирму. При этом про «Купол» нигде не было ни слова. Должно быть, организаторы кампании все-таки боялись неопровержимой истины, каким-то образом заключенной в немом и бесконечном сооружении, созданном в стороне от привычных путей человеческой архитектурной мысли – и словно безо всякой мысли о живом человеке. Но скорее всего, главная причина газетного молчания заключалась в страхе предполагаемых клиентов «Купола» вновь почувствовать себя не просто мертвыми, а коллективно мертвыми. Крылов предполагал, что неприязнь друг к другу, возникшая на памятном

собрании в Тамарином офисе, через какое-то время даст свои плоды. Рифейская элита развалится просто потому, что страшно будет оставаться вместе – и может быть, что все финансовые, политические, криминальные связи, делавшие этих персонажей буквально семьей, в какой-то яркий миг покажутся каждому из них ничтожными перед лицом небытия.

Мистическое чувство всякого рифейца, что все, происходящее с лесами, водами, зверьем, имеет отношение лично к нему, у Крылова как-то притупилось. Сказать по правде, сейчас ему было плевать и на экологическую катастрофу, и на сомнительное происхождение Тамариного бизнеса. Ему хотелось одного: поговорить с Тамарой полчаса, убедиться, что она не пала духом и знает, что делать. Ее раздражающее отсутствие было особенно болезненно на фоне мыслей о пропавшей Тане, точно женщины сговорились устроить Крылову персональный ад. От Анфилогова до сих пор не было вестей. Крылов старался не думать о том, что экспедиция профессора направилась как раз туда, где, по заверениям газетенок, все живое дохло и сохло на корню. Наверняка реальная опасность была гораздо меньше, если существовала вообще. Но в судьбе Крылова работала дурная логика распада: не отвечали телефоны бывшей жены, молчал мобильник работодателя, все люди исчезали куда-то – и по этой логике он мог никогда не дождаться профессора, не задать ему нескольких важных вопросов. Впрочем, профессор умел не отвечать – а вернее, умел устроиться так, чтобы люди не знали, как его спросить. Крылов, бормоча себе под нос, тоже не находил формулировки, которая вынуждала бы профессора поделиться информацией. «Василий Петрович, не дадите мне телефон той беленькой девушки, что была на вокзале, она случайно забыла у меня какие-то ключи?» – «Не беспокойтесь, друг мой, бросайте ключи сюда, на днях передам». Или: «Профессор, мы с вашей женой встречались два месяца, мы любим друг друга, но так получилось, что она не оставила мне телефона». – «Но, дорогой мой, как же я могу дать вам номер, если она сама этого не сделала?»

Все исчезало куда-то, даже соседи, долбившие снаружи убежище Крылова, словно повымерли, и в сыром подъезде было настолько тихо, что звуки шагов, даже если лезешь всего лишь на четвертый, поднимались сами собой до самых верхних этажей. Выбираясь из дома, вдыхая тонкий и холодный запах начинающейся осени (пахло, как всегда, белым вином от умирающих листьев и сладким кагором от роскошных фруктовых прилавков, похожих на распродажи оперных костюмерных), Крылов ощущал вокруг странную неотзывчивость пространства. Эта неотзывчивость давала понять, что Тамарины профессионалы продолжали опекать Крылова до самого последнего момента – а вот теперь ушли, и сделалось пусто, свободно. Население города словно уменьшилось вдвое. Прибавилось разве что милиции, переодетой по случаю всеобщего милитаристского маскарада в новую сизую форму, перекрещенную белыми ремнями, и в головные уборы, похожие на шляпные коробки с кокардой и козырьком. Чем больше было стражей правопорядка, тем они становились мельче и тщедушней – словно из одного милиционера делали двух. Тем не менее эти малыши, у которых из-под ремней великоватая форма вылезала мятыми пузырями, были вездесущи, будто воробьи, и весьма свирепо проверяли документы у лиц, носивших поддельное обмундирование либо имевших при себе объемные сумки.

Брошенный, всеми забытый, никому, кроме старого Фарида, не нужный, Крылов имел теперь единственное стоящее занятие: дежурить у логова соглядатая. Он и дежурил, приспособившись сидеть на старом, похожем на граммофон с пластинкой, громаднейшем пне, время от времени стряхивая с джинсов настырных муравьев. Он не поверил глазам, когда Завалихин Виктор Матвеевич собственной персоной выбрался на подлеченные цементом руины крыльца. Он пополнел и был бледен грибной сероватой бледностью. Он был одет в какую-то детскую курточку с пуговичками и погончиками, очень ему короткую; на круглой голове шпиона лежала кожаным блином кепка-семиклинка. По бледности его Крылов догадался, что шпион все время сидел внутри, за этими сизыми стеклами и выгоревшей шторой цвета глины, ни разу не шевельнувшейся. Теперь уголовник по-хозяйски щурился на бледное солнце, будто на лично им вкрученную и исправно загоревшуюся лампочку.

Крылов усилием воли остался на месте. Нельзя было позволить Виктору Матвеевичу снова юркнуть в логово, где его безопасность гарантировали трущобная мадонна с кислым младенцем. Одновременно нельзя было допустить, чтобы соглядатай опять уехал на своей «японке», чью проржавелую плоскую задницу Крылов засек неподалеку, на кое-как охраняемой, рваной сеткой огороженной стоянке. К счастью, шпион не выказал намерения садиться за руль. Неторопливо, хлопая себя ладонями по толстым коленям, он стал подниматься к шоссе, направляясь

по скрипучей гравийной тропинке к автобусной остановке. Посвистывая носом, он прошел буквально в метре от застывшего Крылова, которому казалось, что скрывающие его черемуховые листья, уже слегка бумажные и ненадежно прикрепленные, предательски шевелятся от его стесненного дыхания. На круглой спине соглядатая, на ворсе курточки, похожем на кабанью щетинку, Крылов увидал следы чего-то присохшего – быть может, светлой масляной краски. Подождав еще немного, пропустив медлительную бабку с рваной пластиковой сумкой, шумно перетиравшую гравий плоскими ботами, Крылов осторожно двинулся вслед за своим мучителем, прикидывая, как будет правильнее к нему подступиться.

Он едва успел пролезть в зашипевшие двери автобуса, который тут же отвалил от остановки со своим многоголовым спрессованным грузом. Соглядатай хватко перебирался по поручням, будто паук по лично им сплетенной паутине; на лапе его, далеко торчавшей из волосатого рукава, красовался перстень с сердоликовым кабошоном, похожим на бородавку. Автобус, перетряхивая пассажиров, скакал галопом в сторону центра, и Крылов, боясь упустить неприятеля, маячившего ближе к передней площадке, держался у самого выхода, представлявшего собой на остановках что-то вроде пролома в корпусе подводной лодки. Он пока оставался незамеченным, и это самопроизвольно порождало воспоминания: Таня у пыльного, налитого солнцем автобусного окошка, смотрит вовне, на одинаковые блочные дома, постаравшиеся встать неодинаково, не имеющие отношения к сегодняшнему их свиданию, и на шее у нее плавится огнем прилипшая цепочка. По логике дежа-вю, Крылов ощущал себя в этом прытком автобусе будто в мире соглядатая – в душном окружении его друзей и родственников. Внезапно шпион извернулся всем коротеньким телом и буквально вывалился из автобусных дверей на тротуар. Крылов с секундной задержкой проделал тот же маневр и, пробив упругую человеческую пробку, вытащив с собой большую, словно надувную женщину в пластмассовой панаме, явно собиравшуюся войти, задышал холодным, острым воздухом свободы. Между тем кепка негодяя уже мелькала вдалеке коричневым пятном. Преодолевая головокружение, Крылов на ломких, странными углами встававших ногах устремился за ним.

Теперь город казался Крылову перенаселенным – словно вернулись все исчезнувшие жители и к ним еще прибавилось миллиона полтора. На каждом шагу он налетал на прохожих, точно бился о встречные волны безликой и мутной стихии, стараясь не упустить из виду юркую коричневую крапинку. Иногда удары о встречных были настолько сильны, что у Крылова едва не отламывалась голова, в которой, будто в яйце, шевелился тяжелый птенец. Стихия становилась все плотней, все агрессивней. Вслед Крылову неслись возмущенные крики и нелестные словечки, раз под ногами заскакали, словно размножаясь среди острых туфель и бледных, как рыбины, летних ботинок, рассыпанные яблоки.

Шпион не давал Крылову передышки. Внезапно он исчез, словно провалился под землю. Крылов пробежал вперед на сотню метров, растерянно вернулся, кружась и переступая, словно исполняя танго без партнерши. Он был погружен в глубокую стеклянную тень зеркальных башен Экономического центра, по которым, словно фильм по гигантским плазменным экранам, проходили отражения многоэтажных облаков. В сквозном бесконечном пространстве витрин тропическими бабочками горели дамские платья; внезапно у самых ног гладко расстилались, унося наверх и вниз похожие на ноты неподвижные фигуры, бесшумные эскалаторы; скользили, обвитые зеленоватыми водными каскадами, прозрачные лифты. Невозможно было понять, стоишь ты в витрине, в пассаже или под открытым небом; только лужи на розовой плитке да сырая полоса застиранной травы давали Крылову почувствовать, что он еще не втянут в сквозные аквариумы, где люди, казалось, проходят сквозь стены. Впервые в жизни прозрачность показалась ему враждебной. Если даже соглядатай утратил свою способность ускользать в пустые складки воздуха, лучшего места, чтобы исчезнуть, было не найти.

***

Неподалеку белели в стеклянистом сумраке легкие столики летнего кафе. Крылов упал за крайний, пошатнувшийся под локтем. Птенец в тяжелой голове долбил затылок, собираясь пробить костяную скорлупу. Сразу перед Крыловым возникла официантка в отглаженной теннисной юбочке, высоко открывавшей длинные бронзовые бедра, с ракеткой под мышкой. Цены в меню, украшенном снимками Уимблдона и Кубка Кремля, показались Крылову запредельными; гуляя с Таней, он никогда с таким не сталкивался.

– Вы можете сами взять еду и выпивку в баре, там подешевле, – сочувственно сказала девушка, видя замешательство клиента.

Она была симпатичная, с облупленным вздернутым носиком и темными веснушками, похожими на подтаявшие крошки шоколада. Крылов догадался, что нравится ей, несмотря на свою поношенную одежду с отвислыми карманами, явно пустыми. Такое с ним случалось часто до встречи с Таней, и порой бывало, что такие случайные девушки с плачущими глазами дарили Крылову несколько праздничных недель. Но теперь мускулистая красота загорелой спортсменки была ему так же чужда, как красота породистой лошади. Невольно повинуясь взмаху ее золотистой руки, он через силу повернулся к бару и тут же вскочил с повалившегося стула.