224 Избранные страницы

Тэффи Надежда Александровна

Вечер был удачный: обе аудитории оказались битком набитыми.

Пришедшие на юмористическую лекцию хохотали заранее, острили, вспоминали смешные рассказики Киньгрустина.

– Ох, уморит он нас сегодня! Чувствую, что уморит.

– И что это он такое затеял: лекцию читать! Верно, пародия на ученую чепуху. Вот распотешит. Молодчина этот Киньгрустин!

Аудитория Фермопилова вела себя сосредоточенно, чинила карандаши, переговаривалась вполголоса:

– Вы не знаете, товарищ, он, кажется,

будет читать о строении Земли?

– Ну конечно. Идете на лекцию и сами не знаете, что будете слушать! Удивляюсь!

– Он лектор хороший?

– Не знаю, он здесь в первый раз. Москва, говорят, обожает.

Лекторы вышли из своей комнатушки, где пили чай для освежения голоса, и направились каждый в нанятый им зал. Киньгрустин, плотный господин в красном жилете, быстро взбежал на кафедру и, не давая публике опомниться, крикнул:

– Ну вот и я!

– Какой он моложавый, этот Фермопилов, - зашептали курсистки.
– А говорили, что старик.

– Знаете ли вы, господа, что такое теща? Нет, вы не знаете, господа, что такое теща!

– Что? Как он сказал?
– зашептали курсистки.
– Товарищ, вы не слышали?

– Н... не разобрал. Кажется, про какую-то тощу.

– Тощу?

– Ну да, тощу. Не понимаю, что вас удивляет! Ведь раз существует понятие о земной толще, то должно существовать понятие и о земной тоще.

– Так вот, господа, сегодняшнюю мою лекцию я хочу всецело посвятить серьезнейшему разбору тещи как таковой, происхождению ее, историческому развитию и прослежу ее вместе с вами во всех ее эволюциях.

– Какая ясная мысль!
– зашептала публика.

– Какая точность выражения.

Между тем в другом зале стоял дым коромыслом.

Когда на кафедру влез маленький, седенький старичок Фермопилов, публика встретила его громом аплодисментов и криками "ура".

– Молодчина, Киньгрустин. Валяй!

– Слушайте, чего же это он так постарел с прошлого года?

– Га-га-га! Да это он нарочно масленичным дедом вырядился! Ловко загримировался, молодчина!

– Милостивые государыни, - зашамкал старичок Фермопилов, - и милостивые государи!

– Шамкает! Шамкает!
– прокатилось по всему залу.
– Ох, уморил.

Старичок сконфузился, замолчал, начал что-то говорить, сбился и, чтобы успокоиться, вытащил из заднего кармана сюртука носовой платок и громко высморкался.

Аудитория пришла в неистовый восторг.

– Видели? Видели, как он высморкался? Ха-ха-ха! Браво! Молодчина! Я вам говорил, что он уморит.

– Я хотел побеседовать с вами, - задребезжал лектор, - о вопросе, который не может не интересовать каждого живущего на планете, называемой Землею, а именно - о строении этой самой Земли.

– Ха-ха-ха!
– покатывались слушатели.
–

Каждый, мол, интересуется. Ох-ха-ха-ха! Именно, каждый интересуется.

– Метко, подлец, подцепил!

– Нос-то какой себе соорудил - грушей!

– Ха-ха, - груша с малиновым наливом!

– Я попросил бы господ присутствующих быть потише, - запищал старичок.
– Мне так трудно!

– Трудно! Ох, уморил! Давайте ему помогать!

– Итак, милостивые государыни и милостивые государи, - надрывался старичок, - наша сегодняшняя беседа...

– Ловко пародирует, шельма! Браво!

– Стойте! Изобразите лучше Пуришкевича!

– Да, да! Пусть, как будто Пуришкевич!

А в противоположном зале юморист Киньгрустин лез из кожи вон, желая вызвать улыбку хоть на одном из этих сосредоточенных благоговейных лиц. Он с завистью прислушивался к доносившемуся смеху и радостному гулу слушателей Фермопилова и думал:

"Ишь мерзавец, старикашка! На вид ходячая панихида, а как развернулся. Да что он там, канканирует, что ли?"

Он откашлялся, сделал комическую гримасу ученого педанта и продолжал свою лекцию:

– Чтобы вы не подумали, милостивые государыни и, в особенности, милостивые государи, что теща есть вид ископаемого или просто некая земная окаменелость, каковой предрассудок существовал многие века, я беру на себя смелость открыть вам, что теща есть не что иное, как, по выражению древних ученых, недоразумение в квадрате.

Он приостановился.

Курсистки старательно записывали что-то в тетрадку. Многие, нахмурив брови и впившись взором в лицо лектора, казалось, ловили каждое слово, и напряженная работа мысли придавала их физиономиям вдохновенный и гордый вид.

Как и на всех серьезных лекциях, из укромного уголка около двери неслось тихое похрапывание с присвистом.

Киньгрустин совсем растерялся.

Он чувствовал, как перлы его остроумия ударяются об эти мрачные головы и отскакивают, как град от подоконника.

"Вот черти!
– думал он в полном отчаянии.
– Тут нужно сотню городовых позвать, дворников триста человек, чтобы их, подлецов, щекотали. Изволите ли видеть. Я для них плох! Марка Твена им подавай за шестьдесят копеек! Свиньи!"

Он совсем спутался, схватился за голову, извинился и убежал.

В передней стоял треск и грохот. Маленький старичок Фермопилов метался около вешалки и требовал свое пальто. Грохочущая публика хотела непременно его качать и орала:

– Браво, Киньгрустин! Браво!

Киньгрустин, несмотря на свою растерянность, спросил у одного из галдевших:

– Почему вы кричите про Киньгрустина?

– Да вот он, Киньгрустин, вон тот, загримированный старичком. Он нас прямо до обморока...