224 избранные страницы

Мишин Михаил

Нет веры. Но это полбеды. У людей как: пропала вера – осталось недоверие. У нас – ни того ни другого. Вместо этого – уникальный гибрид: население живет в постоянном предчувствии обмана, помноженного на пугливую надежду «Вдруг не обманут?», деленную на опыт, что обманут обязательно.

Отсюда уникальность нашей жизни. Потому что веры-то – никакой, а надежда – как ни странно… Хотя, если вдуматься, вера без надежды – почти любовь. А надежда без веры – почти шизофрения. С острыми осложнениями типа перестройки. Никто ж не верил – но все надеялись.

Поэтому главный симптом всей перестройки – бурный понос эмоций при полном запоре логики.

– Ваше отношение к частной собственности?

– За!

– А к частникам?

– Убивать их надо!

В мозгах сумерки, в глазах – туман. Верить дико хочется, но во что?

От отчаяния решил в Бога поверить – но там уже у входа толпа секретарей обкома, все со свечками, не проскользнешь.

А вообще дольше всего верили в справедливость. И результат видели, а все равно – хором пели, хором верили… Пока не приметили – кто бы нас ни вел в царство справедливости, по дороге почему-то непременно хапнет. Ну, те, думаешь, ладно, они идеалисты, им надо. Но уж этот-то, ему-то уж куда? Нет, все равно ха­пает. Чтоб рука не забывала.

Вопрос: Тут просочилось, что вы построили дачу в миллион долларов при окладе в тыщу рублей. Это правда?

Ответ: Неправда.

Народ понимает: неправда. – Значит, оклад еще меньше.

Никто ни во что, никто – никому. Как жить? На что опереться? Должно же быть что-то незыблемое!

– Вы демократам доверяете?

– Я что, больной?

– Может, тогда коммунистам?

– Я что, два больных?

– Значит, вы за диктатуру?

– Я что, госпиталь?

– А какой же выход?

– А у меня бутылка с собой.

– Не верю.

– На, гляди.

– Этикетке не верю.

– Ну, глотни!

Глотнул – не поверил. Повторил – легкая вера пошла. Еще повторил… Проснулся – голова горит, руки трясутся. Вокруг все свои – синие фуражки, белые халаты.

Тогда поверил – действует, без обмана. Значит, есть еще вера. Есть правда на земле, есть еще пока.

1991

Грани

Была у одного мечта – стереть грани. Между городом и селом, между мозгом и мускулом, между кукурузой и желудком.

Мечтатель не дожил, но греза сбылась – в части искусства.

Тут уже стерты не только грани, но память, что они были. Что была черта, отделявшая количество художников от качества художества.

Сегодня ни качество никого не интересует, ни количество. Граней нет – есть рейтинг. У этого рейтинг опять упал. А у того никогда и не поднимался. Этот небритый рейтинг прополз в искусство из шахмат и сексопатологии. Там он определял достижения – здесь он их за­меняет. «В последнем хит-параде Даниель по рейтингу сравнялся с „Ариэлем“». Да, один из них певец, а второй – стиральный порошок №1 в Европе. Ну и что – поют одинаково.

Рейтинг торжествует, грани стираются. Хотя с разной скоростью.

Грань между скульптурой

и тем, что этот парень налепил у нас на каждом углу, еще видят все, кроме давших деньги. Грань между балетом и отсутствием координации уже и за деньги никто не видит. Да какая грань – тот Моисеев и этот Моисеев. Упразднилась разница между провалом и триумфом, хотя в случае провала банкет длится дольше.

Путь от великого до смешного был один шаг – и мы этот путь прошли. На окружающих нельзя смотреть без смеха – настолько все уверены, что они великие. Хотя ты-то знаешь, что великих – всего двое. Первый – ты, второй – ты в зеркале. Так что скромность творцов уже просто за гранью.

– Ты фильм видел?

– Нет.

– Идиот! Потрясающе! Грандиозно! Зал рыдал!

– А чей фильм?

– Мой!!!

Все это – на фоне неуклонного стирания в искусстве грани между мужским и женским. Процесс обоюдный. Навстречу отрядам перебежчиков-мужиков несутся эскадроны баб-дезертирок. Некоторые так часто меняют ориентацию, что уже вконец запутались и даже не знают, с какой стороны садиться в телепередаче «Про это». (Скорбный диспут тех, кто этого не может, с теми, кто этого не хочет, при участии экспертов, плохо помнящих что это такое)

Где исчезают грани, возникают смежные профессии. Импрессарио в законе. Продюсер-авторитет. Гастрольная деятельность жива только усилиями региональной братвы. Пацаны-меценаты встречают, поселяют, организуют аншлаг и не скрывают уважения в сауне.

– Какие люди, блин. Народные артисты. Моя Людка от тебя – кипятком!..

Такой душевности художник не видал со времен Третьякова. Новые братки отличаются от старых администраторов тем, что, во-первых, больше платят, во-вторых, меньше пьют, в-третьих, выпив, могут от любви и замочить, о чем потом пожалеют, но лучше сесть на поезд, не дожидаясь.

Но и бояться, во-первых, глупо, во-вторых, поздно. Ибо грань между братвой и богемой стирается на глазах. Уже сейчас по виду не понять – кто из зоны, кто из ВГИКа. И те и другие в татуировках, и те и другие целуются при встрече. Конечно, братва пока не так сильно матерится, а богема пока не называет друг друга «брат». Ничего, сойдет на нет и эта мелкая грань.

И воплотится в житуху мечта – чисто конкретно.

Все люди станут – братья.

1998

Сезон большой малины

«Не с-с-ыпь мыне соль на р-р-рану-у-у!

Не гав-варр-ри навызыр-рыд!..»

Как можно говорить навзрыд, неясно. Ну и плевать. Главное, шикарно. Главное, душа го­рит. Или болит, что ли.

Гимн времени – блатная песня.

Раньше она была частью музыки, как зона – частью территории. Сегодня территория съежилась, потому что расширилась зона.

Музыка, язык, житуха – все приблатни-лось. Повсюду свои паханы, свои шестерки. От детсада до крематория. Кожаная куртка – золотая цепь. Куда ни плюнь, хоть в ту же музыку.