25 съезду партии – 25 ударных декад
Шрифт:
– Сейчас я приготовлю постель.
– Курите? Я и забыл, вы же не курите. Правильно делаете. Вредная привычка. Хочу бросить, а никак не могу. Иной раз две пачки выкуриваю за день.
За окном накрапывал дождь, капля за каплей.
Мария прошла на кухню:
– Идите, Федор Семенович, отдыхайте. Ваша комната готова. Завтра на работу.
– Не совсем на работу: надо посмотреть завод, ознакомиться… – уточнил Юрий Владимирович.
3
– А ты что здесь делаешь?
Федор обернулся – Чесноков
– К нам работать? Больше не хочешь в КПЗ попадать? Ладно, Федор, пойду, станок надо посмотреть, что с ним. Ты куда сейчас?
– На производство…
– А-а… Надо, надо ознакомиться.
Соболев Анатолий Геннадиевич, старший мастер, стоял у двери, ждал.
– Производство наше начинается с карьера, – заговорил Соболев, как вышли. – Добываем известняк. Потом этот известняк идет на дробилку. Вон туда, где стоит БелАЗ, за дорогой. Гипс у нас привозной. Помол. Мельницы. В них дробится известняк.
В помоле стоял страшный грохот. Мельницы в диаметре около трех метров, вращаясь с бешеной скоростью, дробили камень. На стене на проволоке висели забытые кем-то респираторы. Женщины все в касках, респираторах. Луч солнца с трудом пробивался сквозь толщу пыли.
– …один из наших капризных цехов завода! – кричал Соболев. – Сами видите, какие здесь условия. Люди рано выходят на пенсию. Первый список. Чувствуете, как трудно дышать? Это сырьевой. Здесь делается шлам. Потом он обжигается в печи.
Большой круглый бассейн, по периметру которого по рельсам ходила мешалка, мешала шлам.
– Был у нас случай… Рабочий стоял у рельсов в фуфайке и не заметил, как мешалка подъехала и рукав фуфайки попал под колесо. Рабочий лишился руки. Надо быть внимательным. Кругом механизмы. И последний цех – обжиг.
Пощелкивая, медленно крутилась на роликах печь, в несколько раз больше мельниц, в длину метров сто. Под печью было тепло, даже жарко. «Все, что намечено партией – выполним!» – висел недалеко плакат.
– Смотрите, – Соболев поднял железный прут и легонько ударил им по швеллеру наверху – посыпался цемент, много цемента.
– Вот вкратце, Федор Семенович, про завод все. Скоро заводу десять лет. Вы домой или в цех? На работу завтра.
Федор зачем-то пошел в цех.
Сверкала сварка, словно кто играл, баловался с огнем. Шумела вентиляция. По сравнению с помолом и обжигом, условия работы в цехе были завидными.
Подошел Чесноков:
– Федор, семья потом приедет? Или один? Да, одному, конечно, нелегко. Если есть друзья, то ничего. Я тоже, можно сказать, один живу. Жена меня выгоняет из дома. Нет, дорогая, квартира на меня записана. Я одного знаю, может, ты мне не поверишь, но это чистая правда, баба обокрала мужа, уехала. А ведь двадцать лет прожили. Вот такие бабы бывают. Надо иметь свой угол. Раз начальник обещал комнату, значит, дадут. Первое время у тебя будет выходить сто тридцать – сто сорок рублей. Тебе одному хватит. Мастером будешь – и зарплата будет больше. Будешь
Конец смены. Токаря чистили станки, никто уже не работал.
Шел дождь. Небо то очищалось, то опять набегали тучи. В окнах домов загорался свет. Где-то играла музыка. Федор хотел зайти в столовую, но Мария наказала, чтоб сразу домой.
Мария была в желтом тонком свитере, красиво обтягивающем грудь, в джинсах.
– Как, Федор Семенович, поработали?
– Я не работал.
– Ах да… Понравился завод? Юра опять опаздывает. Вовремя никогда не приходит. Начальник! Ответственность большая. Вы ешьте, не ждите его… салат, биточки. Не стесняйтесь.
Мария ушла в комнату, чтобы не стеснять гостя, подошла к окну.
Сомова опять спотыкалась. Сколько раз муж подбирал ее пьяную на улице. Неймется бабе. Говорили, что в войну она вынесла раненого мужа с поля боя, тогда они еще не были женаты, выходила. Выходить-то выходила, а сейчас мучает. Детей нет. Может, из-за этого и пьет.
Мария включила телевизор, села в кресле и стала ждать, когда Федор выйдет из кухни, поговорить. Гость о себе ничего не рассказывал: странный какой-то. Федор все не выходил. Мария хотела встать, посмотреть… Юра пришел.
– Телевизор смотришь? Я сегодня прочитал в газете, что многочасовой просмотр телепередач отрицательно сказывается на здоровье. Человек не в состоянии переработать предлагаемую информацию. Оттого неврозы, чрезмерная возбудимость.
– Пошли, психолог, накормлю тебя.
– Мы с Алексей Алексеевичем, механиком, зашли в буфет.
– Я же тебя предупредила, никуда не ходить. Чай будешь?
– Нет.
– Сколько будет у нас жить Федор? – перешла Мария на шепот. – Боюсь я его что-то. Странный какой-то. Все молчит, а спросишь – не знаю. Как ребенок, только большой. Не нравится он мне.
4
Было холодно. Кто-то сзади кашлял. Кажется, все дороги вели на завод. Завод, ощетинившись трубами, совсем этому был не рад. Стучала дробилка, скрипели краны, транспортер – билось стальное сердце предприятия. Рабочие – точно белые, красные кровяные тельца
Одноэтажное бытовое помещение. Шкафы, шкафы, шкафы.
Чем-то была недовольна работница бытовой.
– Борис, ты еще не женился? – подтрунивал над плешивым рыжим мужчиной парень.
– Это ты под бабью дудку пляшешь, – нараспев отвечал Борис.
– Борис, у меня есть тут одна на примете. Хочешь, познакомлю? – встрял в разговор еще кто-то за шкафом. – Здесь она работает. Близко.
– Дурак! – огрызался Борис. – Твоя жена с другим валяется.
Вмешался третий:
– Правильно, Борис! Так его! Ты его за углом повстречай.
– У меня есть резиновая плетка, в середине железный прут. Всыплю – вот будет помнить!
– Борис, он боксер.
– Видал я таких боксеров. Будет прятаться под юбку. – Борис злорадно и отвратительно рассмеялся.