29 отравленных принцев
Шрифт:
— Какую, Валентина Тихоновна? — спросила Катя, хотя догадывалась.
— Одной смертью обычно никто не ограничивается. Бывает несколько применений, несколько смертей. Яд — ведь это не нож и не пистолет. Его очень легко пустить в ход, если он у вас под рукой. Дать яд жертве — полдела, гораздо сложнее бывает достать его. Ты меня слушаешь, Катерина, что примолкла?
— Я слушаю, — вздохнула Катя.
— Я тут справки наводила по поводу таллиума сульфата. Это промышленный препарат, область его применения не так уж и широка. Применяют его в основном на предприятиях, связанных с приборостроением и точной оптикой.
— В астрономии,
— Ну, возможно, а также в оптике и фотоделе.
— Вы хотите сказать, что такой яд мог достать фотограф? — Катя почувствовала, что сердце ее тревожно екнуло.
— Его мог достать тот, кто профессионально занимается фотографией. Но все дело в том, что таллиум — это не цианид и морфий, про которые слышали все, кто читал романы Агаты Кристи. Это высокотехнический препарат. А в нашем случае вряд ли обошлось без химика-специалиста или, по крайней мере, без человека, который непосредственно работает с этим веществом на производстве и хорошо осведомлен о его составе, действии и, главное, дозах, являющихся смертельными.
— А как, по-вашему, можно достать такой яд?
— А как сейчас достают пластит, тол, обогащенный уран? — невесело усмехнулась Заварзина. — Что угодно сейчас можно достать и украсть за деньги и за большие деньги.
— А с каким продуктом Воробьева могла получить яд?
— Мы проведем повторное гистологическое исследование, результаты будут только завтра.
— А что сказал патологоанатом — она была беременна, ведь так?
— Да, это установлено. Срок примерно шесть с половиной недель. Она вообще кто такая, где работала?
— Она работала официанткой в том же ресторане, где отравили Студнева, — сказала Катя.
— Колосов, надеюсь, уже приостановил работу этого ресторана? — тревожно спросила Заварзина.
— Не знаю, он еще не вернулся. Наверное.
— О чем он, интересно, думает? У нас уже два случая применения опаснейшего яда на предприятии общественного питания! А если мы имеем дело с каким-нибудь маньяком, что тогда? Кого он завтра отравит? Я, конечно, не знаю деталей дела… Катерина, ну-ка давай, не темни, ты всегда все знаешь. Ответь, Колосов установил мотив убийства Студнева?
— Еще нет, там несколько версий, — замялась Катя, — и все очень смутные, ничего конкретного. Скажите, Валентина Тихоновна, а это могла сделать женщина?
— Что сделать? Отравить? Да легко. При условии, что она имела доступ к этому препарату. И еще, я об этом уже говорила в прошлый раз — таллиум имеет привкус, его можно дать жертве только в такой пище, где этот привкус будет чем-то заглушён. Этот-ресторан, он какой? Какая там кухня?
— Марокканская, — ответила Катя, — сложные специи. Я сегодня как раз имела возможность убедиться, какое там все необычное на вкус, экзотическое и острое.
— Ты там что-то ела?
— Да, — ответила Катя. — А что? Что вы хотите этим сказать, Валентина Тихоновна?
— Ничего. Но все же… нет, ничего, не волнуйся!
— Да я не волнуюсь, я понимаю, что надо ждать шесть часов, — невесело пошутила Катя, — я справлялась у персонала — ресторан открывается в десять, Воробьева приехала на работу как обычно, к половине десятого. Если ее отравили в начале восьмого утра, как вы говорите, это не могло произойти в ресторане. Мы будем устанавливать, где она была утром — дома или еще где-то. Колосов, я думаю, как раз этим сейчас
— Я все понимаю, — Заварзина вздохнула, — но все равно передай Никите Михайловичу, что я настоятельно требую, чтобы он принял меры к временному приостановлению работы ресторана до выяснения всех обстоятельств. Если надо будет, я сама в санэпиднадзор позвоню.
— Да, конечно, — согласилась Катя, — кто теперь туда обедать пойдет? Только не я.
Глава 14
ЗАВСЕГДАТАЙ
Во время осмотра Колосову не давала покоя одна-единственная мысль: что же именно искать, что изымать? Труп Воробьевой он осматривал лично. Гнал от себя все скоропалительные выводы, но признаки были все те же: сведенные судорогой мышцы, прикушенный в агонии язык, кровоизлияние в области глазных яблок и век. Трудно было поверить, что это обезображенное агонией тело принадлежит женщине, с которой он, Колосов, беседовал здесь же, в ресторане, какие-нибудь сутки назад. Никита вглядывался в мертвое лицо, ища в нем знакомые черты, и не находил их — лицо, казалось, принадлежало совсем другому, незнакомому человеку. Только светлые волосы были все те же, но и они выглядели теперь, как фальшивый чужой парик, да черные босоножки были знакомы — изящная кожаная плетенка на высокой шпильке. Вчера эти самые босоножки тоже были на Воробьевой. Они ей очень шли, и Колосов во время допроса официантки нет-нет да и косился на ее стройные, длинные, загорелые ноги.
А сейчас… Никита отвел глаза от трупа. Сейчас ноги в знакомых босоножках были ужасны, и тело было тоже ужасно на вид, как и любая мертвая плоть, в одночасье превратившаяся в пустую, застывшую в трупном окоченении оболочку, уже охваченную разложением и тленом.
Трупом после Никиты занялись патологоанатомы. А сам он должен был наконец решить для себя, что именно вот сейчас, в данную минуту, в первую очередь надлежит искать в этом ресторане. Какие образцы надо изъять для Заварзиной и как их выбрать правильно.
Сопровождаемый по пятам шеф-поваром Поляковым, Никита тщательно осмотрел оба обеденных зала, официантскую, подсобные помещения, кухню. В зале остались разоренными накрытые столы: клиенты схлынули, как вода после потопа. В официантской вскрыли запертый шкафчик Воробьевой, но там была только ее одежда: летние бриджи из цветной ткани, топ, бюстгальтер, еще одни уличные босоножки — без каблуков, красного цвета и сумка — тоже красная, им в тон. В сумке были кошелек с деньгами, телефон, косметичка, сигареты и ключи. Все, как и у тысячи остальных женщин, если заглянуть к ним в сумку.
На кухне ресторана Колосова просто сразило обилие продуктов, образцы которых предстояло изъять. «Если будет доказано, что Воробьеву отравили, необходимо точно установить, в чем именно ей дали яд. Пусть со Студневым у нас ни черта не вышло, — упрямо думал Никита, — но здесь, мы все же попытаемся, сможем».
Шеф-повар Поляков повиновался беспрекословно: открывал по просьбе Колосова и экспертов шкафы, холодильники, морозильники, духовки. Он рассказывал и показывал все, все, все. И только на один, самый главный вопрос: «Пробовала ли Воробьева что-нибудь из приготовленного в этот день?» — он ответить затруднялся. А может, и просто не хотел отвечать. У Никиты к шеф-повару накопилось множество вопросов, и они так и рвались с языка, но, увы, для самых интересных из них тут было не место и не время.