33 Марта (Рис. М. Скобелева и А. Елисеева)
Шрифт:
Он подтащил к себе рубашку, достал ребристую, пахнущую смолой и тайгой шишку и стал ловко вышелушивать из нее трехгранные орешки. Женька со слезами в голосе сказал:
— Спасибо. Они очень вкусные.
Быстро смеркалось. Огонь костра пробился сквозь кустарник и осветил разлившуюся реку. Она засверкала таинственными, как глаза неведомых зверей, желтоватыми бликами. Ребята сидели молча. Лена неотрывно смотрела на реку, на желтоватые блики, и слезы тихонько капали из ее глаз. Потом она наклонилась к Васе и, касаясь плечом его плеча, сказала:
— Ты не беспокойся,
Еще никогда не было так хорошо и так печально, как в этот вечер. Вася чувствовал себя таким сильным, таким смелым и таким… немного, самую малость… несчастным. Может быть, как раз поэтому Вася понимал, что он очень счастлив.
Дедушка недоуменно посмотрел на притихших ребят, заметил светлые полоски на щеках Лены и заботливо спросил:
— Что с тобой, моя девочка? Ты устала? — Он подсел к Лене и обнял ее за плечи: — Ты испугалась?
Лена вдруг ткнулась ему в плечо и заплакала:
— Никогда больше не поеду в Индонезию!
Вася покосился на нее, потом на Женьку. Тот шепнул:
— Точно… Она как отличница ездила в пионерский лагерь в Индонезию.
— Куда-куда? — недоверчиво переспросил Вася.
— Ну, в Индонезию. Это не то на Индийском, не то на Тихом океане. В общем, там где-то…
— А чего ж она туда ездит?
— Как — чего? У тамошних ребят нет ни снега, ни льда. Вот они и приезжают к нам на зимние каникулы кататься на лыжах и коньках. А наши зато к ним летом. У них же и океан, и кокосовые пальмы, и вообще…
— Чудачка моя! — тихонько говорил дедушка. — Чем же тебе Индонезия не понравилась?
— Да… почему Вася все может, все умеет? Почему он даже с доисторическим мамонтом справился? Почему он, когда мы сюда попали, знает, что делать и как делать? А я ничего не знаю. Я теперь в каникулы буду в тайгу ходить.
— Да пожалуйста, ходи! Ведь каждый месяц бывают походы. Но ты же раньше не хотела…
— Ну и напрасно! — сердито сказала Лена и перестала плакать.
Дедушка не стал спорить, хотя Васе показалось это очень странным. Ужинали беспокойно и без особенного аппетита, потому что радиотелефон трезвонил то и дело. Одним из первых звонил Андрей Петрович. Он потребовал Васю.
— Ну вот, товарищ Голубев, — наша победа полная. И тебе поверили, и нам поверили. Я сегодня вылетаю домой. Что передать нашим ребятам?
— Мой самый большой привет! — сказал Вася.
— Пусть приезжают на каникулы, — добавила Лена. — Вместе пойдем в тайгу.
— Хорошо, — ответил Андрей Петрович. — Я так и передам. Ну, до свидания!
Потом звонили ученые Америки, Швеции, Канады, Судана и еще многих, многих стран. Так что ужинать, в сущности, было некогда. Наконец, когда над сопками взошла луна, звонков стало меньше, и дедушка сказал:
— Пора спать, ребята. Давайте устраиваться.
Он хотел было разбить палатку, но ребята упросили его не делать этого. Так хорошо светили звезды, так таинственно шумели деревья, что спать в палатке казалось просто невозможным. Тузик застыл черной волосатой громадой, сливаясь с темными кустами. Изредка звонил радиотелефон, но дедушка не снимал
Все четверо устроились на одеялах. Женька уснул первым, потом замолкла Лена, утих и дедушка. Только Вася еще долго лежал и смотрел в темное небо, на далекие звезды. Он думал о себе, о Лене, о том, что было бы очень хорошо учиться с ней в одном классе, а в каникулы отправляться в пионерские походы. И практику проходить вместе и вообще… Но Вася не домечтал. Глаза у него стали слипаться, и он задремал, а проснулся оттого, что ему показалось, будто звонок радиотелефона звенит особенно настойчиво и как-то мелодично, словно вокруг падают льдинки.
Вася открыл глаза, и на светлом фоне неба, прямо перед собой, увидел склоненное лицо матери.
— Вася… — тихонько и очень нежно сказала она. — Васенька…
У нее было такое испуганное, такое милое и любящее лицо, что Вася, еще не проснувшись как следует, почувствовал, что на глазах навернулись слезы и сердце радостно сжалось.
— Мама… Мамочка!
Он бросился к ней, обнял за шею и зарылся озябшим лицом в теплый пуховый платок. Он знал, что виноват перед ней: и за неудачную лыжную прогулку, и за то, что все последние дни он даже не вспомнил о ней, а все время думал только о Лене. Он все знал, все понимал, но теперь это казалось таким далеким, таким неважным и никому не нужным, что он сейчас же сам забыл обо всем этом. Ведь самое главное, самое важное свершилось: мать была рядом. Он оторвал лицо от ее платка и увидел отца — тоже встревоженного и радостного.
— Ах, боже мой, Вася, — сказала мама, — ну, как же это так получается…
— Ладно, ладно, мама! — сказал отец. (Он часто называл жену «мамой».) — Ладно. Мы всё это потом решим.
И тут только Вася заметил, что в стороне, скромно опершись на лыжные палки, стоит Саша Мыльников и из-под его сбитой на затылок ушанки стекают струйки пота. А дальше стоят отец Саши и двое соседей. И, уже присматриваясь, Вася увидел, что вокруг снег, что все еще метет поземка и оранжевое робкое солнце скрывается за лиловеющей грядой сопок.
— Эх, ты! — сердито сказал Саша и нахлобучил ушанку. — Не мог даже удержаться, чтобы не заснуть! А если бы замерз?
Вася Голубев молчал. Он еще ничего не понимал.
Глава двадцать восьмая
ОТ АВТОРА
В маленьком деревянном домике Голубевых очень тепло и уютно. Только что ушли ребята из кружка «Умелые руки», причем круглолицый и румяный Женька Маслов под конец не утерпел и сказал лежавшему на диване Васе Голубеву:
— Даже замерзнуть как следует не сумел: ничего не отморозил.
Вася вздохнул, потер шишку на лбу, но промолчал.
Он проводил ребят печальным взглядом и грустно сказал мне:
— Вот видите, я же говорил, что надо мной будут смеяться!
— Ну что ж, — ответил я. — Ведь это никому не запрещается.
— Верно, конечно… Но мне очень не по себе. Мамонтового зуба мы ведь так и не нашли.
— Ну и что ж? Придет весна, и мы его обязательно разыщем. И папа тебе обещал, и я даю слово.