352 победы в воздухе. Лучший ас Люфтваффе Эрих Хартманн
Шрифт:
Эрих решил, что, вне зависимости от последствий, он не подчинится беззаконному решению суда, назвавшему его преступником. Пока поезд нес его на юг в лагерь рабов в Шахтах, он спокойно разговаривал сам с собой, как делал во время воздушных боев и в дни самых тяжелых испытаний.
– Никто не защитит твои права, Эрих, кроме тебя самого . Эти люди пытаются тебя сломить. Они превратят тебя в остров, изолируют тебя, подвергнут давлению снаружи и изнутри, чтобы ты сломался. Ты должен сопротивляться, Эрих, пусть это даже стоит
Эрих пришел в такому решению, когда вместе с другими рабами попал в трудовой лагерь Шахты. Зрелище было довольно угнетающим – жалкие кирпичные бараки и неизбежная проволока и часовые. Подземные угольные копи находились в паре миль от лагеря. Это и были те самые тяжелые каторжные работы, к которым его приговорили. Когда заключенные входили в ворота лагеря, Эрих поднял голову и увидел лозунг, который заставил окаменеть каждую клетку его души.
...
НАШ ТРУД ДЕЛАЕТ СОВЕТСКИЙ СОЮЗ СИЛЬНЫМ
Если он поможет Советскому Союзу сделаться сильнее, то никогда не вырвется из их лап. Эта мысль укрепила его волю к сопротивлению. Если они попытаются поработить его, он уморит себя голодом. НКВД придется снова прибегнуть к насильственному питанию, однако он никогда не станет советским рабом.
В последние годы в Соединенных Штатах содержание военнопленных стало источником своеобразного коммерческого юмора, несмотря на страдания американцев, захваченных красными в Корее и Вьетнаме. Как однажды заметил Джордж Бернард Шоу, заключение человека в тюрьму – это проявления дьявольской жестокости. Однако жизнь пленных показывается в бесконечных телесериалах как веселая игра.
Условия содержания пленных в разных странах различны. Американские пленные в Германии содержались, в общем, неплохо, тогда как американские пленные в Японии часто погибали от голода. Германских пленных в Соединенных Штатах и Канаде не баловали, однако их нормально кормили и одевали. Многие из них после войны остались жить в Северной Америке.
В отличие от этого, для немцев в России не было иного пути, кроме как продать душу. Бегство было невозможно. Дисциплина поддерживалась самая строгая, и пленные содержались в полной изоляции от всего остального мира. Чтобы поднять мятеж в таких условиях, как это случилось в Шахтах, требуется серьезный стимул.
В первый день пребывания в лагере заключенные были выгнаны из своих грязных бараков и построены на плацу. Они должны были идти на работу в угольную шахту. Когда все остальные двинулись, Эрих остался стоять.
– Удачи, Буби… – услышал он, когда колонна пленных проходила мимо него, чтобы исчезнуть под землей на 12 часов.
Через несколько секунд крошечная фигурка Эриха осталась одна перед бараками. Охранники приказали колонне остановиться. Громадный русский подошел к Эриху и ткнул стволом винтовки ему в грудь. Но голубые глаза смотрели
– Вперед! – рявкнул часовой.
Эрих спокойно сказал:
– Я германский старший офицер, и по Женевской конвенции вы не имеете права заставлять меня работать. Поэтому я не буду работать.
– Ты будешь, – сказал русский, вдавливая ствол в живот Эриха.
– Я хочу видеть коменданта лагеря.
Охранник позвал сержанта. Примчался сержант. Это был типичный славянин с неуклюжим толстым туловищем, короткими ногами и круглой головой.
– Что здесь происходит? – спросил он.
– Этот пленный говорит, что не будет работать, товарищ сержант.
Сержант очумело уставился на Эриха, потом подошел поближе.
– Почему ты не будешь работать? Ты болен?
– Нет. Я майор, старший офицер, и по Женевской конвенции я не обязан работать. Я желаю видеть коменданта лагеря.
Сержант отступил на шаг.
– Не думай, что эти идиотские правила хоть что-то значат здесь. Мы ВСЕ работаем, чтобы сделать Советский Союз сильным.
Холодные голубые глаза смотрели мимо него.
– Я знаю это. Именно поэтому я и не буду работать. У меня две левые руки.
Сержант грязно выругался. Этот блондин явно брал верх над ним.
– Ну, хорошо. Я отведу тебя к коменданту. Но ты пожалеешь, что затеял это. Иди!
Охранники погнали остальных пленных в шахту, а сержант повел Эриха через грязный лагерь в здание комендатуры. Там сержант подошел к адъютанту и что-то прошептал ему на ухо. Офицер внимательно посмотрел на Эриха, так же, как недавно сам сержант перед бараками. Потом адъютант бросил папку, которую держал в руках, тихо постучал в дверь кабинета и исчез внутри.
Из кабинета долетали обрывки оживленного разговора, хотя двери были плотно закрыты. Эрих знал, что вступает в новый конфликт с менталитетом НКВД. Он утешал себя мыслью, что ничего принципиально нового они ему не скажут. Все это он уже слышал. Они мыслили прямолинейно и не сталкивались с нормальными людьми. Дверь кабинета открылась, и адъютант пропустил Эриха.
Комендантом оказался полковник, типичный администратор. Выражение доброты еще не полностью стерлось с его лица, однако он уставился на Эриха каменным взглядом:
– Какого черта ты отказываешься работать, Хартманн?
– Согласно Женевской конвенции. Я старший офицер…
– Для тебя Женевская конвенция не существует. Ты осужден за военные преступления. Я видел твое дело. Советское правосудие гуманно, оно оставило тебе жизнь. Ты должен быть рад работать, радоваться тому, что остался жив.
– Ваша страна выиграла войну, полковник. Это произошло пять лет назад. Я офицер ВВС страны, потерпевшей поражение, а вовсе не преступник. Ваш собственный Ленин говорил, что страна, которая задерживает пленных дольше 6 месяцев, является империалистической и дегенеративной.