36 рассказов
Шрифт:
Я никогда не забуду, как мы в первый раз занялись любовью. Это случилось в тот день, когда Кристина узнала, что поступила в Макгилл.
Мы зашли в мою комнату в три часа, чтобы переодеться перед теннисом. Я захотел обнять ее, как мне казалось в тот момент, совсем ненадолго, и мы не расставались до следующего утра. Мы ничего не планировали заранее. Да и как бы мы могли, ведь для нас обоих все это было в первый раз!
Я сказал, что женюсь на ней — наверное, все мужчины говорят это после первого раза, — но только я действительно собирался так сделать.
А через
Если б я сказал тебе тогда, отец, возможно, все в моей жизни пошло бы совсем по-другому. Но я промолчал и могу винить за это только себя.
Я строил планы насчет женитьбы, которую вряд ли бы одобрили и семья Кристины, и ты, но мы как-то не зацикливались на этом. Любовь не признает родителей, как, впрочем, и религий. Когда у нее вновь не начались месячные, Кристина решила, что ей надо поговорить с матерью. Я согласился. И спросил, хочет ли она, чтобы я присутствовал при этом разговоре. Кристина в ответ покачала головой: ей казалось, что будет лучше говорить об этом с глазу на глаз.
— Я никуда не уйду отсюда. Буду ждать твоего возвращения, — пообещал я.
Она улыбнулась:
— Я вернусь очень быстро, у тебя совсем не будет времени на то, чтобы ты раздумал жениться на мне.
Весь день я провел в своей комнате в Макгилле. Читал и ходил из угла в угол — больше ходил, — но она все не возвращалась. Я отправился к ней лишь с наступлением темноты. Окольными путями подкрался к ее дому, теша себя надеждой, что должно быть какое-то совершенно незамысловатое объяснение тому, почему она так и не вернулась.
Подходя к их дому, я увидел в окне ее спальни свет: больше его нигде не было, и я решил, что она одна дома. Бодрым шагом прошел через калитку, поднялся на крыльцо, постучал в дверь и замер в ожидании.
Дверь открыл ее отец.
— Что тебе надо? — спросил он, неотрывно глядя на меня.
— Я люблю вашу дочь, — сказал я, — и хочу на ней жениться.
— Она никогда не выйдет замуж за еврея, — без обиняков заявил ее отец и закрыл дверь. Я помню, что он не хлопнул дверью, а просто закрыл, отчего мне стало еще хуже.
Я больше часа простоял на улице, вглядываясь в ее окно, пока там не погас свет, и тогда я отправился домой. В тот вечер моросил мелкий дождь и людей на улице было совсем немного. Я пытался сообразить, как же мне быть дальше, хотя ситуация казалась совсем безнадежной. Той ночью я лег в надежде на чудо. Я как-то забыл, что чудеса случаются у христиан, но не у иудеев.
К утру у меня созрел план. В восемь часов я позвонил Кристине домой и чуть было не выронил трубку, когда услышал голос на том конце.
— Миссис фон Браумер! — произнес голос.
— А Кристина дома? — нервно спросил я.
— Нет, — ответили мне ровным, лишенным всяких эмоций тоном.
— А когда она должна вернуться? — поинтересовался я.
— Через какое-то время, — сказала ее мать и повесила трубку.
„Через какое-то время“ обернулось целым годом. Я писал, звонил, расспрашивал ее подруг из школы
И однажды она внезапно вернулась в Монреаль, — в сопровождении мужа и младенца. Эти малоприятные подробности сообщила мне всезнайка Наоми Гольдблат, которая уже видела их втроем.
А примерно неделю спустя я получил от Кристины коротенькую записку. Она просила меня не искать с ней встреч.
У меня только-только начался последний год учебы в Макгилле. Я, подобно благородному дворянину восемнадцатого века, внял просьбе буквально — и направил всю свою энергию на подготовку к выпускным экзаменам. Но Кристина по-прежнему занимала все мои мысли, и потому, когда в конце учебного года мне предложили место в юридической школе Гарвардского университета, я счел себя счастливчиком.
12 сентября 1968 года я отправился из Монреаля в Бостон.
Ты, наверное, был удивлен, почему я ни разу не заглянул домой за эти три года. Я знал, с каким неодобрением ты ко всему этому относишься. Стараниями миссис Гольдблат все были в курсе, кто отец ребенка Кристины, и мне казалось, что мое отсутствие может хоть немного облегчить тебе жизнь».
Раввин снова прервал чтение, припоминая, как миссис Гольдблат поставила его тогда в известность — все это она проделала исключительно «из чувства долга».
Раввин в ответ назвал ее «старой сплетницей, которая всюду сует свой нос». К следующей субботе она перебралась в другую синагогу, не преминув сообщить всем причину.
А он больше злился на себя, чем на Бенджамина. Ему бы следовало съездить тогда в Гарвард и сказать сыну, что он по-прежнему любит его. Но ему недостало сил простить.
Он снова взял письмо.
«За годы учебы в Гарвардской юридической школе я завел немало друзей обоего пола, но мне редко удавалось забыть о Кристине больше чем на несколько часов. Живя в Бостоне, я написал ей сорок с лишним писем, но ни одно так и не отправил. Я даже звонил, но отвечала все время не она. Случись это, даже не знаю, что б я сказал. Мне просто хотелось услышать ее голос.
Ты никогда не задавался вопросом о женщинах в моей жизни? У меня было несколько романов с умницами из Рэдклиффского колледжа, которые читали книги по юриспруденции, истории и естествознанию, и интрижка с продавщицей из магазина, которая вообще ничего не читала. Можешь себе представить, каково это — заниматься любовью, думая о другой женщине? Такое ощущение, что я все тогда делал на автопилоте, и даже былая страсть к бегу свелась к ежедневной часовой пробежке.
Задолго до окончания учебы нас стали интервьюировать ведущие юридические фирмы Нью-Йорка, Чикаго и Торонто. Не секрет, что молва о Гарварде идет по всему свету, и все же я удивился, когда мне нанес визит глава фирмы „Грэм, Дуглас и Уилкинс“, располагающейся в Торонто. Среди компаньонов фирмы евреи не числились, но мне понравилась мысль о том, что однажды на их бланке могла бы появиться надпись „Грэм, Дуглас, Уилкинс и Розенталь“. На ее отца это наверняка бы произвело впечатление.