37 девственников на заказ
Шрифт:
— Кто сказал?! Где?.. — просипела я, держась за книжную полку, чтобы не упасть.
— Что — где?
— Где эти ножи? Я хочу их посмотреть.
— Потом придем, все посмотрим, — уговаривает меня мама, как больную, стараясь опять развернуть лицом к приоткрытой входной двери. — Посидим, помянем…
Вырвавшись, я вбежала в спальню старика и стала выворачивать ящики комода. В предпоследнем от пола лежал синий футляр с надписью из двух иероглифов — ву минь, а в нижнем ящике — черный футляр с надписью золотом — иероглиф ай. Я села на кровать, открыла оба футляра и заставила себя вспомнить,
— Ну вот, все перевернула, как всегда, а убирать кто будет? — спокойно интересуется мама. Она подходит, трогает пальцем иероглиф на черном футляре. — Что здесь написано?
— Ай…
— А-а-ай, — повторяет она, вслушиваясь в себя. — А что это значит?
— Вот и я думаю. В современном языке это слово обозначает любовь — любить, но Богдан говорил, что иероглифу больше подходит более низменный смысл, каким его наделяли в древности, — завидовать, низменно желать.
— А этот? — кивает она на синий футляр.
— Безымянный. Что-то, не имеющее ничего отличительного, выделяющегося, но иногда говорят — уникальный, неповторимый, ни с чем не сравнимый.
— Я думаю, что Богдан для самоубийства взял бы безымянный нож. Вот этот, — буднично сообщает мама, тронув рукоятку ножа в синем футляре.
Смотрю на ее спокойное вдохновенное лицо и чувствую, что совершенно плыву в невесомости подступающего безумия.
— Мама! — шепчу я в страхе взлететь и никогда больше не опутать себя земным притяжением реальной жизни. — А что тогда делают ножом низменной любви?..
— Понимаешь, в этом и проблема. Этим ножом убивают.
— Проблема?..
— Да. Если бы убийца знал, он бы обязательно нашел нож ай и воспользовался бы им. Если бы Богдан хотел убить себя, он бы воспользовался ножом без имени. Но пришел человек совершенно посторонний, взял первый попавшийся нож — это был нож Мудрец. А знаешь, почему это оказался нож Мудрец? Из-за проклятия Аквинии.
— Ты что?.. Ты говорила с Богданом? Ты общалась с ним? Ты приходила сюда, когда он был жив?
— Нет. Ты же сказала, что это твой мужчина, — как я могла, — улыбается мама и нежно гладит меня ладошкой по щеке. — Нам пора. Пойдем домой — скоро придут гости.
— К черту гостей! Ты должна мне объяснить…
— Гости тебе все объяснят лучше меня. — Мама берет мою руку и силой уводит из комнаты.
— Как это — лучше? Как это — все объяснят? — спотыкаюсь я на ступеньках лестницы.
— Евфросиния, умоляю, веди себя прилично. Я очень уважаю этих людей, очень.
— Как это — прилично?..
— Не дерзи, соблюдай возрастную дистанцию.
— Возрастную?.. — Я ничего не понимала, пока мы не вошли в мамину квартиру.
В большой комнате — которая теперь, когда она живет одна, стала гостиной — сидели две женщины. Одна, совсем старуха, — я вспомнила слова мамы, что она обещала мое присутствие девяностолетней старушке, — устроилась на стуле, сидела, чопорно выпрямившись, с высоко задранным подбородком, но выглядело это несколько комично, потому что она едва доставала до пола носками ботинок со шнуровкой. Другую трудно было назвать старушкой — слишком ухожена и дорого одета, но лет
— О, вы уже пришли! — обрадовалась мама, по голосу я заметила — совершенно искренне.
— Как это — пришли? — прислонилась я к притолоке, пока мама стаскивала с меня плащ. — У них что, есть наши ключи?..
— Я просила тебя не дерзить, — шепнула мама.
— Не дерзить? А кто дерзит? Я спрашиваю…
— Здравствуйте, Фло, — певучим приятным голосом обратилась ко мне женщина с дивана. Она даже встала, чтобы подойти поближе и разглядеть меня вплотную своими темными глазами. Вблизи она оказалась слишком старой и довольно высокой.
Старуха на стуле поболтала ножками, вздохнула, но не произнесла ни слова.
— А мы только что из квартиры Богдана, — зачем-то доложила мама. — Фло смотрела ножи. Те два, которые лежали в комоде.
Я ничего не понимала: зачем она говорит посторонним людям о ножах, о квартире Богдана?
— Вы принесли мой образок? — вдруг низким хриплым голосом произнесла старуха.
Я вздрогнула и, похолодев, вгляделась в нее повнимательней.
— Да, конечно. Вот он, пожалуйста. — Мама подошла к старухе и протянула ей что-то на ладони.
— Благодарствую, — прохрипела старуха.
— Давайте удобно сядем и порадуемся нашей встрече, — слишком бодрым голосом предложила мама.
Женщина с темными глазами увлекла меня за руку к дивану и посадила рядом с собой. Мама села за стол. Несколько минут тишины. Потом моя соседка восторженно заявила:
— С годами вы стали красавицей! Из вас, должно быть, вышла настоящая похитительница?
— Похитительница? — ничего не поняла я.
— Да. Мужских сердец.
— Ну что вы, — вступила мама, — она у меня такая стеснительная — к мужчине сама не подойдет, даже если он понравится. Был у нее один очень приличный молодой человек с образованием, еще в студенческие годы, — настоящая любовь, представляете, но он умер.
— Неужели? — насмешливо проскрипела старуха, и я вдруг наткнулась на ее веселый взгляд. — Неужели у вас и бальной книжечки нет, Фло?
— Что? Бальной?..
— У меня в молодости была такая книжечка, мне ее передала по наследству моя тетушка — туда записывают кавалеров на танцы. У тетушки моей было записано больше сорока кавалеров с балов, а у меня двадцать шесть.
— А у меня — тридцать один, — серьезно посмотрела на меня женщина рядом. — Я потом эту книжечку сожгла, чтобы мужа не расстраивать…
— Да… — многозначительно вздохнула старуха на стуле. — В наши времена было проще — для вальса этот кавалер годился больше, для польки — другой. Хорошие танцоры танго попадались редко. Когда твист появился, отбирать стало почти некого… А теперь такие времена — только представьте! — танцевать можно одновременно с несколькими мужчинами!
— И даже с женщинами, — вкрадчиво заметила моя соседка и вдруг слегка царапнула меня ноготком по руке. — Куда бы вы дели свою бальную книжечку, Фло, если бы она у вас была?