37 девственников на заказ
Шрифт:
— Я позвонила дочери Анны, — сказала она.
— Зачем?!
— Она хотела сходить в эту квартиру. Она просила позвонить, как только ты объявишься. Мне кажется, ей нужна твоя помощь. Знаешь, она странно одевается. Бюстгальтер — поверх платья.
— Что?.. — Я слишком резко остановилась, мама ткнулась в меня сзади.
— Длинное черное платье, — объясняет она, — ботинки со шнуровкой и металлический бюстгальтер поверх платья. Я не знаю; может быть, теперь так носят, — тут же начинает оправдываться
— Кто? — дергаюсь я.
— Обе жены Богдана Халея.
— С какой стати?
— Загрызли наконец друг друга, — предложила она свой вариант. — Давай позовем какое-нибудь ответственное лицо. Участкового, например.
— Участкового? В шесть утра? Где мы его найдем?
— Но все-таки мы идем в чужую квартиру, а бабушек уже давно ищут…
— не нагнетай обстановку, а?
Успокаивая друг друга таким образом, мы добрались до квартиры на восьмом этаже и минут пять нажимали на кнопку звонка.
— Если они не поехали с ножами на такси домой к Анне, а решили зайти зачем-то сюда, в эту квартиру, представляешь, сколько крови будет? — бормотала при этом мама, прислушиваясь к звонку в квартире.
Я вставила ключ в замок.
В темном коридоре мне почудился запах рвоты. Я отстранила рвущуюся в комнату маму и нащупала выключатель.
Аквиния и Анна-бель сидели напротив друг друга за столом, упав на него головами и напряженно высматривая что-то мертвыми глазами.
— Евфросиния, сколько раз я говорила, чтобы ты слушалась маму!.. — назидательно заметила моя мама и в обмороке сползла по стенке на пол.
Я подошла к столу и пощупала пульс у жен Богдана Халея. Холод смерти так остудил мои пальцы, что я почти не ощущала их, пока набирала номер телефона Кохана.
— Урса Венедиктович…
— Фло! — радостно закричал он в трубку, как будто все эти дни сидел и ждал моего звонка. — Могу поспорить, вы хотите со мной встретиться!
— Очень хочу, — призналась я. — Запишите, пожалуйста, адрес.
— Какой странный пронизывающий голос у вас сегодня! Ваше желание видеть меня растет в вас помимо воли?!
— Ох, растет!..
— Вы чувствуете странную силу, связывающую нас друг с другом? Знаете, как называется эта сила?
— Уголовная ответственность. — Я быстренько положила трубку и с минуту раздумывала, стоит ли стирать с нее отпечатки пальцев.
Решила, что не стоит.
Обернулась на шорох — в дверях стоит Люся.
— Где моя мама? — тупо поинтересовалась я, показывая пальцем на пол.
— Мы столкнулись в подъезде только что. Она очень спешила — тащила три футляра с ножами.
— Боже!.. Все три?
— Насколько я заметила — все три. Сказала, что сейчас придет обратно. А это моя мама? —
— Люся, подожди!..
— Я так и думала, что с нею это случится. Она забрала из дома свои снотворные таблетки и всюду таскала их с собой.
Люся подходит к столу и спокойно осматривает сначала Анну-бель, потом Аквинию. Медленным осторожным жестом закрывает им обеим глаза.
— Если ты знала, что она собиралась покончить с собой…
— Моя мама? Никогда. Она собиралась отравить Аквинию. Как ты думаешь, стоит посмотреть таблетки у мамы в кармане пиджака?
— Не стоит. Я позвонила человеку, который сейчас приедет осмотреть это место. Не надо ничего трогать.
— Понятно, — кивает Люся, идет в кухню и приносит оттуда еще два стула. Ставит их у стола и предлагает мне сесть.
— Ты думаешь?..
— А что? Посидим вчетвером, я всегда об этом мечтала — четыре любимые женщины Богдана Ха-лея за одним столом.
Сажусь, потому что ноги не держат.
— Извини, ты пришла ко мне в центр за помощью, а я не смогла сопоставить. Ты — Камарина Людмила, а я…
— Людмилой меня мама настояла записать в советском паспорте.
— А я в детстве плохо запоминала фамилии, если они мне казались неважными. Зачем мне было запоминать фамилию помощника посла?
— Пресс-атташе. Первый муж моей мамы, Кама-рин, был пресс-атташе. Когда родители развелись, мама оставила себе фамилию прежнего мужа и изменила мою. Я стала Камарина. Ты была на кухне? — вдруг спрашивает она.
— Нет, я сразу прошла в комнату…
— В кухне на холодильнике лежит череп моего отца.
Резко встаю, потом без сил опускаюсь на стул.
— Аквиния его использовала, как пепельницу? — едва шевеля губами, спрашиваю я.
— Нет, — качает головой Люся. — Просто лежит себе… Бабушка Аквиния была странной, но справедливой. Она сказала моей матери, что череп в нашей квартире травмирует психику ребенка — тем более, запрятанный в чулане. Мама спохватилась — она совсем забыла об этой реликвии — и отдала череп Аквинии с условием, что та не вывезет его за границу.
— В ассоциативном ряду твоих неосознанных страхов череп отсутствовал, — вдруг замечаю я.
— Я его не боялась. Мама объяснила, что скелет моего отца стоит где-то в институте на всеобщее обозрение, но ей удалось уговорить Богдана похоронить голову — при условии, что она после его смерти взвесит мозг и запротоколирует это. Мама правда хотела похоронить голову (“хотя бы ее не выставлять на изучение посторонним!”), а потом из вредности тайком заплатила за обработку черепа для хранения.
— Когда она его уговорила? — спрашиваю я, задержавшись взглядом на руке Аквинии — высохшей куриной лапке.