4-02. Ripresa allegro mosso
Шрифт:
– Зашибись! – с восторгом сказал Кирис. – Еще одна эйлахо!
– Не эйлахо, а из другого мира, – нравоучительно поправила Дзара. – А Фуоко твоя подружка? Я знаю, она – богачка Деллавита, с которой ты сбежал. Или нет, она с тобой сбежала, точно, сейчас вспомнила. Вся Барна о ней говорит. А вы уже ребеночка завели или пока собираетесь? Фуоко, не бойся, я никому не скажу. А покажи какой-нибудь фокус, а? Я никогда-никогда эйлахо не видела!
Фуоко взялась за голову. Все, финиш. Приехали. И опять – из-за ее собственной дурацкой оговорки.
– Да ладно тебе, Фучи, покажи ей, – пожал плечами Кирис. – Дза-тяма девчонка правильная, с
Предатель хренов. Ну, она ему припомнит.
– Ладно, – сдалась Фуоко. – Я показываю, и ты сразу бежишь к мамочке. И никому про меня никогда не рассказываешь, поняла? А если расскажешь, поймаю и голову отверну.
– Я что, маленькая, трепаться? – обиделась Дзара. – Вот честно-пречестно молчать стану. Я же про кировы кошельки никому не сказала!
– Дза! – прошипел Кирис сквозь зубы, и девчонка испуганно зажала рот руками. Так-так. Кошельки, значит. И откуда у уличного хулигана "кошельки"? А ведь понятно, откуда. Ну, с ним мы еще разберемся, а пока что нужно наконец-то отвязаться от мелкой липучки и вернуться домой. Фиг с ними, с музеями, хватит на сегодня приключений. Еще можно Рикону с собой позвать, поболтать об ее мире. Наверняка Академия как-то с паладарами связана.
И еще зуд внутри вдруг взыграл с удесятеренной силой. Руки словно сами тянулись сложиться в привычную конструкцию.
– Ладно уж, смотри, – устало сказала Фуоко. – Учти, днем все равно видно плохо, и ничего интересного.
На всякий случай она отошла чуть в сторону и повернулась, чтобы и в самом деле суметь отбросить молнию в воду. Сложив руки ковшиком, она сосредоточилась, вызывая те самые ощущения. И тут же ее словно пронзило разрядом тока: меж ладоней заиграло сначала бледное, а потом все более яркое пламя. Похоже, в нечто взрывоопасное превращаться оно не собиралось, и Фуоко слегка расслабилась.
– Вот и все, – устало выдохнула она, ощущая нарастающую слабость. – Ничего больше.
Она разняла руки, но мечущийся огонек, вопреки ожиданию, не пропал, как обычно. Вместо того он повис в воздухе на уровне груди.
– Ого! – удивленно произнес Кирис позади нее. – Что-то новенькое. Раньше такого…
Огонь вдруг вспыхнул с удвоенной силой, а потом вдруг вздулся, превратившись в небольшое сияющее облачко. Вот оно поблекло, но зато как-то загустело и обрело плотность, стремительно распухая. В нем замерцала, разгораясь, багровая сердцевина, и белесая субстанция вдруг завихрилась и скрутилась страшно знакомым спиральным конусом.
И только тогда Фуоко поняла, на что походит странное образование.
Волюта.
Она создала настоящую волюту.
Рядом угрожающе заурчали-зашипели парсы, и трехцветная молния, оттолкнувшись от земли, врезалась девушке в грудь, отбрасывая назад. Черно-белая тень взвилась в воздух, что-то блеснуло в воздухе, и волюта вспыхнула хорошо знакомым призрачным пламенем. Фуоко уже видела такое: в кошмарный день на прогулочном катере, когда она заработала шрам на груди, и на Косом пляже. Однако сейчас волюта даже не попыталась улететь или атаковать: все также висела в воздухе, выпуская и втягивая ложноножки, словно амеба. В странном ступоре Фуоко замерла на месте, глядя, как крутящийся комок голубоватой плазмы с багровеющим сердечником словно присматривается к окружающему, а потом – потом по ушам резанул отчаянный визг Дзары.
Новый слаженный прыжок двух парсов – в глазах несколько мгновений держится блеск длинных
Радуга в руках девчонки-иномирянки, выпячивающаяся пузырем и охватывающая волюту словно призрачным мешком…
Волюта, вдруг разлетающаяся роем сизых снежинок, облепляющих истошно визжащую Дзару – крик обрывается резко, словно по щелчку выключателя, и тело девочки со стекленеющими глазами оседает на каменные плиты набережной, а вокруг уже возникают новые и новые спиральные комья тумана с тлеющими сердцевинами…
Страшная, всепоглощающая, мертвящая мысль: что же я наделала!…
И смертным приговором обрушивается тяжелый вой сирен, от которого съеживается и замирает сердце…
Шаги гулко отдавались от стен и полов длинных коридоров бывшего королевского дворца. Когда-то, еще и десятилетия не прошло, здесь кипела жизнь: прогуливались праздные придворные в красочных длиннополых и широкорукавных одеяниях; озабоченно сновали клерки и слуги в костюмах попроще; шелестели двенадцатислойными одеждами многочисленные королевы, принцессы и наложницы короля и высших аристократов, озабоченно выдергивающих длинные подолы уваги из-под чужих ног…
Далекий, блистающий, гнилой мир поверхностной безмятежности и глубинных интриг, по сравнению с которым иная трясина под гладью зеленого дерна кажется желанным приютом.
Пристанище напыщенной высокородной мрази, в первую же ночь после Удара бросившей свою страну на произвол судьбы.
В детстве Юно не видел ни одного хёнконского аристократа: его отец, мелкий таможенный чиновник, ни разу не удостоился приглашения даже в палаты Левого министра, не то что в королевский дворец. Моделями для воображения служила аристократия Ценганя и Кайнаня, изредка мелькавшая на телеэкранах Ставрии. Наверное, одна Нихокара-атара подозревала о черная бездне кипящей ненависти, кроющейся под его обычным внешним бесстрастием – для большинства остальных ставрийцев Юно оставался парнем из-за океана, тихим бездомным беженцем, всегда держащимся в тени и не привлекающим особого внимания. Правда, в последние год-другой им начали заметно интересоваться: все-таки доверенный секретарь Нихокары-атары, пусть и лежащей при смерти, но все равно влиятельной теневой царицы ставрийской политики. Однако он упорно пресекал попытки сближения: от ставрийских чиновников в серых костюмах исходила та же вонь предательства и двуличия, что и от цветастых могератских аристократов.
Юно давно научился не давать волю чувствам: он обязан атаре всем и страшно огорчит ее, если поведет себя неразумно. Да еще и саму атару подставит под удар… Раньше он успешно сдерживал себя, и черная ненависть кипела в тайных глубинах сердца, даже близко не всплывая к поверхности. Однако здесь, на руинах Хёнкона, совершенно не похожих на веселый бурлящий мегаполис в воспоминаниях беженца-подростка, бездна все больше напоминала о себе. Но Юно не позволит себе ничего неосмотрительного. Пока главная задача – помочь строить Университет. Пусть паладары – чужаки, ничего не знающие о путях его народа, но они хотя бы искренние и вполне достойные люди… если Демиургов и небов, конечно, можно назвать людьми. Они умеют слушать и соглашаться. Пусть даже сочувствие, проскальзывающее в глазах Карины-атары, ранит гордость сильнее ножа, Юно понимает, что глава паладаров не хочет его оскорбить. Похоже, она и сама многое пережила, раз умеет говорить с изгоями вроде него как с равными.