50 знаменитых больных
Шрифт:
К наградам в своей жизни Чехов оказался совсем не готов. Он сознавал, что социальное признание не столько награда за достоинства и заслуги, сколько кабала на всю оставшуюся жизнь. Что за «отмеченность» и прыжок «из грязи в князи» расплачиваться придется не в арифметической, а в геометрической прогрессии, по хищническим процентам завышенных ожиданий, — а это вернейший способ надорваться. В письме к Суворину Чехов писал: «Что писатели-дворяне берут у природы даром, то разночинцы покупают ценою молодости и здоровья».
Сезонные (осенне-весенние) легочные кровохарканья начались у Чехова в 24 года, хотя первые признаки туберкулеза отмечались еще в подростковом
Путешествовал Чехов еще до сооружения Транссибирской магистрали и до начала массового переселения в Сибирь крестьян из центральных и западных губерний. Ежедневные физические нагрузки, голод и мертвецкий сон, перепись 10 тысяч каторжников и ссыльных, купание в открытом океане не могли пройти даром. Большинство его знакомых считали, что широкая грудь при росте в 182 сантиметра, здоровый румянец во всю щеку являлись признаками здоровья, «добытого» на Сахалине во время физических нагрузок. Но современные специалисты в области фтизиатрии (науки о туберкулезе) уверены, что увеличение грудной клетки писателя в объеме произошло в результате эмфизематозных 19 изменений, а «чахоточный» румянец — результат хронической туберкулезной интоксикации.
После девятимесячного отсутствия Чехов возвращается в Москву, к переселившейся на Малую Дмитровку семье. Он опять впрягается в тяжелый воз литературного поденщика и фактического главы семьи — Чехов принимает на себя весь груз ответственности, берет на иждивение родителей, заботится не только о сестре и младших братьях, но и о старших. Но «возвращение на круги своя» не было полным; с Чеховым в пути произошла, по его же словам, какая-то «умоперемена». «Скажу только, что я доволен по самое горло, сыт и очарован до такой степени, что ничего больше не хочу и не обиделся бы, если бы трахнул меня паралич или унесла на тот свет дизентерия. Могу сказать: пожил! Будет с меня. Я был в аду, каким представляется мне Сахалин, и в раю, т. е. на острове Цейлон, — писал он. — Не то я возмужал от поездки, не то с ума сошел — черт меня знает».
Чтобы оценить смысл произошедшей в Чехове перемены, придется вернуться несколько назад. Думается, что решающим толчком, заставившим Чехова дерзнуть и отправиться на Сахалин, стала смерть его старшего брата Николая, в считанные месяцы сгоревшего от чахотки, осложнившейся тифом. Надо учесть, что выступавшие вместе в юмористических журналах братья Антон, Александр и Николай (он был рисовальщиком) соревновались между собой и младший, Антон, очень скоро сделался лидером — в силу ранней самостоятельности, природной одаренности и воли. Александр почти сразу согласился с ролью ведомого, перманентно гася жизненную неудовлетворенность алкоголем (жизнь его как литератора и отца семейства сложилась удачно только благодаря протекции младшего брата).
С художником дело обстояло сложнее. Николай был не бездарен, но явно не находил своего места и вел образ жизни тяжко пьющего «передвижника». Все заботы о себе он переложил на плечи более удачливого брата. А когда тот оказался не способен найти средства на его лечение
Можно представить, как тяжело должен был переживать Антон потерю старшего брата, умершего от чахотки. Он лицом к лицу встретился с опасностью умереть, так и не создав семьи, не повидав мира и не оставив после себя значимого литературного наследия.
Жениться для Антона было сложнее всего. Всерьез думать об этом он позволил себе не ранее 1900 года. Уступив издателю А. Марксу на 20 лет, за сравнительно крупную сумму, право на издание всех своих сочинений, он привел таким образом свои денежные и литературные дела в относительный порядок (гонорары за публикации в периодике и, главное, отчисления за постановку пьес Чехов оставил за собой и наследниками).
В том же году в столичных театрах с успехом шли его пьесы, особенно существенно переделанный им «Иванов». Это тем более удивительно, что смысл переписанной драмы приходилось растолковывать даже Суворину — не просто профессионалу, но широко мыслящему и духовно близкому автору человеку, восполнившему для молодого Чехова дефицит полноценного общения со «старшими». Чехов объясняет характер и поведение своего героя быстрой утомляемостью и «нервной рыхлостью» одаренных русских молодых людей — закономерным результатом их чрезмерной ранней возбудимости, — что обостряет чувство вины за обманутые ожидания и приводит наиболее последовательных из них к жизнеотрицанию и суициду. Его сеющий разрушение Иванов концентрирует в себе это разлитое в русском обществе настроение.
Осенью были написаны им «Скучная история» и «Леший» («примерочный» вариант будущего «Дяди Вани») — о состарившихся людях, разминувшихся с собственной судьбой. Он словно предчувствует, что еще немного, еще «один глоток» такой застойно-притворной жизни — и он не выдержит, наложит на себя руки. Вот что пишет Чехов об этом в своих дневниках: «Меня окружает густая атмосфера злого чувства, крайне неопределенного и для меня непонятного. Меня кормят обедами и поют мне пошлые дифирамбы и в то же время готовы меня съесть. Черт их знает — не люди, а какая-то плесень». «.Они замечают только чужой успех и свой неуспех, а остальное хоть травой порасти. Кто не умеет быть слугою, тому нельзя позволять быть господином». И уже много позднее, окидывая взглядом пройденный путь, он писал о начинающем писателе Алексее Пешкове: «Горькому после успеха придется выдержать или выдерживать в течение долгого времени напор ненависти и зависти. Он начал с успехов. Это не прощается на этом свете».
Полгода с небольшим проходит после смерти Николая, и Чехов, чтобы не погрязнуть в рутине и скуке мещанского быта, не дать развиться в себе «кисляйству», решается на крайний и в глазах многих сумасбродный шаг — едет на Сахалин. Та жизнь, которую ведут он и его окружение и которую он столь успешно бытописует, должна быть проверена экстремальным путем. Чехов ссылает себя на каторгу. В письме перед самым отправлением на Сахалин он писал редактору «Осколков»: «Прощай и не поминай лихом. Увидимся в декабре, а может быть, и никогда уж больше не увидимся». Сахалин для Чехова — аналог Мертвого дома, небезопасное путешествие — своего рода инициация, жирная черта, подведенная под отправленной в прошлое молодостью. Проделанный путь подробно описан самим Чеховым в письмах и книге.