50 знаменитых любовниц
Шрифт:
В ту пору в Петроград вернулся Роберт Брюс Локкарт, в прошлом генеральный консул Великобритании в Москве, ныне прибывший как специальный агент, как осведомитель, как глава особой миссии для установления неофициальных отношений с большевиками, а попросту — разведчик, шпион. Он получил известные дипломатические привилегии, в том числе мог пользоваться шифрами и дипкурьерами. Локкарту шел тридцать второй год. «Он был веселый, общительный и умный человек, без чопорности, с теплыми чувствами товарищества, с легким налетом иронии и открытого, никому не обидного честолюбия», — пишет Нина Берберова, автор книги о жизни Марии Бенкендорф «Железная женщина». В Лондоне Локкарт оставил жену и маленького сына, но его семейная жизнь не удалась. Встреча с Мурой в британском посольстве значила для него гораздо больше, чем простое увлечение. Впоследствии в «Мемуарах британского агента» (1932 г.) Локкарт отмечал: «Что-то вошло в мою жизнь, что было сильней, чем сама жизнь. С той минуты она уже не покидала меня, пока не разлучила нас военная сила большевиков». Пытаясь разобраться в своих чувствах, он записал в дневнике: «Руссейшая из русских, к мелочам жизни она относится с пренебрежением и со стойкостью, которая есть доказательством полного отсутствия всякого страха. <…> Ее жизнеспособность, быть может, связанная с ее железным здоровьем, была невероятна и заражала всех, с кем она общалась. Ее жизнь, ее мир были там, где были люди, ей дорогие, и ее
15 марта 1918 г. вслед за советским правительством Локкарт переехал в Москву, ставшую столицей Советской России. В апреле к нему присоединилась Мура — отныне они жили вместе на квартире в Хлебном переулке, около Арбата. Недолгое счастье закончилось в ночь с 31 августа на 1 сентября, когда отряд чекистов под руководством коменданта Кремля Малькова провел в квартире обыск и арест всех, кто там находился, в том числе и Марии Игнатьевны. Дело в том, что, испугавшись распространения большевистской угрозы, американские, французские и английские дипломаты объединились с российскими контрреволюционерами и организовали заговор, известный теперь как «заговор трех послов», номинальным руководителем которого считался Локкарт. Как позже выяснилось, оперативное руководство осуществлял известный ас шпионажа Сидней Рейли, но в историю заговор вошел все-таки под названием «Заговор Локкарта». По некоторым российским источникам, Локкарта арестовали в ту же ночь и после установления личности отпустили, британские же авторы пишут, что в квартире в момент ареста госпожи Бенкендорф его не было. Через три дня разведчик обратился в Комиссариат по иностранным делам с просьбой об освобождении Муры и получил отказ, после чего пошел прямо на Лубянку к грозному заместителю председателя ВЧК Якову Петерсу, чтобы заявить о непричастности Марии к заговору, где и был арестован. Трудно представить, что опытный разведчик не предполагал подобного развития событий, а значит, жизнью он рисковал ради свободы любимой женщины. Вскоре Закревская была освобождена, а 22 сентября Мура и Петерс, к удивлению Локкарта, появились у него в камере, причем держались вполне дружески. Надо сказать, что камерой место заключения дипломата можно назвать с большой натяжкой: его содержали в небольшой уютной квартире бывшей фрейлины императрицы в Кремле. Он свободно читал газеты, из которых узнал, что в Лондоне в ответ на его арест посажен в тюрьму первый советский посланник в Англии Максим Литвинов. Заключение Локкарта длилось ровно месяц. Мура приходила ежедневно, приносила еду, книги, по распоряжению начальства их оставляли вдвоем. Похоже, с Петерсом у нее уже существовала некая тайная договоренность, и Закревской многое дозволялось. В конце сентября Локкарт был освобожден и выслан из страны «в обмен на освобождение российских официальных лиц, задержанных в Лондоне», и только затем заочно осужден и приговорен к расстрелу. 2 октября 1918 г. Локкарт вместе с другими освобожденными из-под ареста англичанами и французами выехал из столицы.
Вновь перед Мурой встал вопрос: как жить дальше? Основным чувством, охватившим ее после разлуки с Локкартом, было отчаяние. Не находя причин оставаться дольше в Москве, на последние деньги она купила билет до Петрограда. Девятнадцатый год — страшный год. Для тех, кто остался в городе, с трех сторон окруженном фронтом Гражданской войны, — это был год голодной смерти, сыпного тифа, лютого холода в разрушенных домах, безраздельного царствования ВЧК. Мура нашла приют в квартире бывшего генерал-лейтенанта А. Мосолова, с которым была знакома по работе в госпитале в 1914–1916 гг. Но маленькая комната за кухней, где когда-то жила прислуга, не решала всех проблем. Не имея прописки, а следовательно, и продовольственных карточек, Мура впервые подумала о необходимости заработка. Кто-то сказал ей, что Корней Иванович Чуковский, с которым она встречалась в «прошлой» жизни, ищет переводчиков с английского на русский для нового издательства, основанного Алексеем Максимовичем Горьким. Надо отметить, что Мария Игнатьевна с русским языком «не дружила»: говорила с сильным акцентом, а фразу строила так, будто дословно переводила с английского — ее зачастую принимали за иностранку. Такая особенность была скорее искусственно выработанной («для шарма»), чем естественно приобретенной, и, видимо, Чуковский обратил на нее внимание, так как переводов не дал, но нашел кое-какую конторскую работу, выхлопотал новые документы (в них она фигурировала под девичьей фамилией), а летом повел к Горькому.
Алексей Максимович жил в большой многокомнатной квартире, плотно заселенной разнообразным народом. Наверное, каждый мог обитать здесь сколь угодно долго, если приходился «ко двору». Мура пришлась. Но даже после «официального» предложения переехать в квартиру не спешила, понимая, что ждет ее не простая перемена места жительства, но переход к новой жизни: ночевала то здесь, то у Мосолова. Немаловажным обстоятельством было и то, что место подле великого пролетарского писателя в то время занимала М. Ф. Андреева, его друг, помощник, секретарь и неофициальная жена. Только после разрыва Горького с ней Мура решилась на переезд. Зато уже через неделю после окончательного переселения она стала в доме совершенно необходимой: взяла на себя работу секретаря писателя, переводчика его писем, машинистки. Постепенно в ее руках оказались и все домашние дела. У плиты она, конечно, не стояла — Алексей Максимович держал прислугу, — но вполне могла считаться хозяйкой. Вхождение Марии Игнатьевны в мир Горького было связано для нее со многими приобретениями, но прежде всего, конечно, с открывшейся возможностью ощутить, благодаря поддержке писателя, не только почву под ногами, но и войти в среду группировавшейся вокруг него творческой интеллигенции (Ф. И. Шаляпин, А. А. Блок, В. Ф. Ходасевич, А. А. Белый, Е. И. Замятин, А. Н. Толстой и др.), приобщиться к ее ценностям, творческому труду, расширить круг знакомств и впечатлений. Она умела внимательно слушать Горького, слушать молча, смотреть на него умными, задумчивыми глазами, отвечать, когда он спрашивал, что она думает о том и об этом. Поэт В. Ф. Ходасевич, частый гость в доме, так описывал Марию Игнатьевну: «Личной особенностью Муры надо признать исключительный дар достигать поставленных целей. При этом она всегда умела казаться почти беззаботной, что надо приписать незаурядному умению притворяться и замечательной выдержке. Образование она получила „домашнее“, но благодаря большому такту ей удавалось казаться осведомленной в любом предмете, о котором шла речь».
Надо ли удивляться, что отношения между Закревской и Горьким вскоре стали максимально близкими, впрочем, их интимный союз никогда не афишировался. Не так давно опубликованная переписка писателя с Марией Игнатьевной дает возможность понять труднопостижимую линию ее поведения в длительной истории общения с Горьким, имеющей начало, кульминацию и спад, осознать как незаурядную индивидуальность с сильным характером, со своим складом ума, правилами жизни, привычками, увидеть
К сожалению, в коротком очерке невозможно далеко углубиться в исследование взаимоотношений Марии Игнатьевны со столь крупными личностями, какими были А. М. Горький или, скажем, Герберт Уэллс, посетивший Россию вместе со старшим сыном в конце сентября 1920 г. Он остановился у своего давнего друга Горького, все в той же большой и густонаселенной квартире, потому что приличных гостиниц в то время было не найти. Каково же было его удивление, когда он застал там Марию Бенкендорф, которую встречал еще перед войной, в Лондоне. Сейчас Уэллс увидел ее не в открытом вечернем туалете с бриллиантами, а в скромном платье, и тем не менее должен был признать, что Мура не утратила ни своего очарования, ни жизнерадостности — в сочетании с ее природным умом они делали ее поистине неотразимой. Собратья по перу проводили долгие вечера в откровенных беседах. Переводчицей, разумеется, была Мура. Днем она водила английского писателя по Петрограду, показывая достопримечательности северной столицы. Некоторые западные биографы Уэллса полагают, что впервые они тесно сблизились именно в это время.
В декабре 1920 г. Мура предприняла попытку нелегально пробраться в Эстонию, чтобы узнать о детях, но была задержана, и Горький сразу же поехал в петроградскую ЧК. Благодаря его хлопотам Муру выпустили и даже дали разрешение уехать, чем она и воспользовалась месяц спустя. Собирался за границу и Алексей Максимович с домочадцами — ему уже неоднократно и очень настойчиво советовали отправиться на лечение.
В конце января 1921 г. Мария Закревская вышла из поезда в Таллинне и тотчас была арестована. На первом же допросе она узнала о себе многое: она работала на ВЧК, жила с Петерсом, с большевиком Горьким, ее прислали в Эстонию как советскую шпионку. Тут же выяснилось, что едва до Таллинна дошло известие, что она собирается приехать, родственники ее покойного мужа И. А. Бенкендорфа обратились в Эстонский Верховный суд с прошением о немедленной ее высылке обратно в Россию и о запрещении свидания с детьми. Лишь невероятная удача в выборе адвоката — а Мария просто ткнула пальцем в предоставленный список — спасла ее от нежданных проблем. В считанные дни адвокат добился ее освобождения, отмены запрета видеться с детьми, изгнание ей тоже больше не грозило. Попутно он дал Муре дельный совет, который она поначалу совершенно не приняла во внимание: выйти замуж за эстонского подданного, разом решив вопросы гражданства, а вместе с тем и беспрепятственного перемещения по Европе. Много позже этот адвокат, имя которого остается неизвестным, признался Муре: «Я все это делаю для моего любимого писателя. Для мирового автора „На дне“ и „Челкаша“». Но в тот день, когда Мария покинула место заключения, она была бесконечно далека от мысли о новом замужестве — Мура спешила к детям. Старая верная гувернантка Мисси, воспитывавшая еще дочерей Игнатия Платоновича Закревского, жила в том самом бенкендорфском особняке, который наполовину выгорел в ночь гибели Ивана Александровича. Дети были здоровые, как пишет Н. Берберова, «выросшие на свежем масле, куриных котлетах и белой булке», и Мура с удовольствием общалась с ними.
Приблизительно через полгода Мария Игнатьевна «созрела» для нового брака: ее виза, даже дважды продленная стараниями того же адвоката, грозила все же закончиться; Горький вот-вот должен был выехать из России, и чтобы встретиться с ним, Муре требовалась известная свобода передвижения. Сыскался и жених: непутевый отпрыск известной семьи Будбергов Николай — бездельник, шалопай, лишенный наследства и всяческих связей с семьей, но сохранивший титул барона и готовый поделиться им с Мурой, если она, в свою очередь, согласится «помочь материально». Деньгами поддержал ее Горький, и в начале 1922 г. Мария Закревская-Бенкендорф стала баронессой Будберг. Новоиспеченный муж в тот же день уехал в Берлин, и Мура, можно сказать, больше его не видела. Позже Николая снабдили некоторыми деньгами и отправили в Аргентину, там его след и теряется.
Тем временем Горький был уже в Германии и энергично хлопотал за Муру, которую предложил властям назначить за границей его агентом по сбору помощи голодающим России. Позже Мария Игнатьевна стала литературным агентом Алексея Максимовича. Писатель дал ей доверенность на заграничное издание своих книг и уполномочил договариваться об условиях их перевода. Вместе с ним Будберг была занята выпуском литературного журнала «Беседа» и разделяла с ним все волнения и огорчения, связанные с выходом в свет, к сожалению, всего нескольких его номеров. В июне 1922 г. Мура вновь взяла хозяйство в доме Горького в свои руки. Вернее, не в доме, а в пансионе или гостинице, поскольку писатель переезжал с одного курорта на другой в надежде справиться с болезнью — застарелым туберкулезом. Но здоровье упорно не желало возвращаться, и к марту 1924 г. были выхлопотаны визы в Италию — к теплому морю, в мягкий средиземноморский климат, в страну, которую Алексей Максимович очень любил. Надо сказать, что все биографы Горького единодушно утверждают, что 1921–1927 гг. были одними из счастливейших в жизни писателя. Лучшие вещи его были написаны именно в это время, и, несмотря на болезни и денежные заботы, была Италия, и была рядом Мура — подруга, вдохновительница и просто любимая женщина. Это ей Горький посвятил свое последнее и самое значительное произведение — 4-томный роман-завещание «Жизнь Клима Самгина», и ее портрет стоял у него на столе до последних дней.
В конце двадцатых годов Горький принял решение вернуться в СССР. Мария Игнатьевна не только не отговаривала его, но и всячески поддерживала эту мысль. Она рассуждала здраво: тираж его книг на иностранных языках катастрофически падал. А в России его стали забывать, и, если он не вернется в ближайшее время, его перестанут читать и издавать и на Родине тоже. Перед отъездом Алексей Максимович передал Муре часть своего итальянского архива, ту, что составляла переписка с литераторами, приезжавшими из Союза в Европу с жалобами на советские порядки, — ее нельзя было везти в СССР. Мура не последовала за Горьким в Москву из опасения, что ее присутствие может «поставить его в неловкое положение». Это официальная версия. Возможно, у нее были и другие, более веские основания не возвращаться. Итак, в апреле 1933 г. их пути разошлись: Мура с чемоданом бумаг убыла из Сорренто в Лондон, а Горький отправился в Россию. Однако разъезд не означал разрыва отношений. Продолжалась переписка, и последовали новые встречи, последняя из которых состоялась в 1938 г., когда по просьбе умирающего писателя ее вызвали в Москву — попрощаться. Долгое время бытовавшее мнение о причастности Марии Будберг к якобы насильственной смерти Горького сегодня кажется безосновательным, так же как и утверждение, что, будучи сотрудницей НКВД, Мура тогда же привезла из Лондона ту часть секретного горьковского архива, которую он ей оставлял на хранение. Некоторые исследователи уверены, что упомянутый архив так и не попал в руки Сталина. Сама Будберг настаивала на том, что чемодан с рукописями и письмами Горького пропал в Эстонии, где она его оставила перед войной. Кстати, последние архивные открытия доказали, что Мура никогда не была агентом НКВД.