51 рассказ
Шрифт:
Проигрышная игра
Однажды в таверне Человек встретился лицом к черепу со Смертью. Человек вошел весело, но Смерть никак не приветствовала его, она сидела, зловеще склонившись над кувшином вина.
«Ну-ну», сказал Человек, «мы были врагами долго, и если бы я проиграл тебе, то все же не был бы так неприветлив». Но Смерть осталась недружелюбной, не отводя глазниц от вина и не говоря ни слова в ответ.
Тогда Человек заботливо придвинулся ближе и, сохраняя еще радушный тон, продолжил: «Ну же, ты не должна обижаться на поражение». И все же Смерть была мрачна и уныла; она
Но Человек ненавидел уныние и в животном и в боге, и лицезрение падения его врага сделало человека несчастным, тем более, что он сам был тому причиной. И человек попытался остаться приветливым.
«Разве не ты убила Динатерия?» сказал он. «Не ты устранила Луну? Что ж! Ты еще победишь меня». Раздался сухой и лающий звук – Смерть заплакала и ничего не сказала; и тогда Человек встал и удалился, не переставая удивляться; ведь он не знал, что Смерть плакала из жалости к противнику. Может быть, она знала, что теперь не будет такого развлечения – ибо старая игра была закончена, и Человек ушел. А может быть, дело совсем в другом – по некой скрытой причине она так никогда и не сумела повторить на Земле свой лунный триумф.
После пожара
Когда это случилось – неведомое число лет спустя, и мир поразила черная, не отмеченная на карте звезда, некие огромные существа из другого мира явились на пепелище, чтобы взглянуть, не осталось ли там чего-нибудь, что стоило бы запомнить. Они говорили о больших вещах, которые были известны миру; они упомянули мамонта. И затем они увидели храмы человека, тихие и лишенные окон, взиравшие вокруг подобно пустым черепам.
«Здесь было нечто большое», сказал один, «в этих огромных местах. Это был мамонт». «Нечто большее, чем он», сказал другой.
И затем они обнаружили, что величайшей вещью в мире были мечты человека.
Город
Во времени, как и в пространстве, мое воображение бродит далеко отсюда. Оно отвело меня однажды на край каких-то утесов, низких, красных, встававших над пустыней: неподалеку от пустыни находился город. Был вечер, и я сидел и наблюдал за городом.
Теперь я видел людей, которые появлялись по трое, по четверо, прокрадываясь из ворот того города – числом около двадцати. Я слышал гул мужских голосов в вечернем воздухе.
«Хорошо, что они ушли», говорили они. «Хорошо, что они ушли. Мы можем теперь заняться делом. Хорошо, что они ушли». И люди, которые оставляли город, уходили все дальше по песку и скрывались в сумерках.
«Кто эти люди?» спросил я своего сияющего предводителя.
«Поэты», ответило мое воображение. «Поэты и художники».
«Почему они ускользают?» спросил я его. «И почему люди так довольны, что они ушли?» Воображение ответило: «Должно быть, гибель грозит этому городу, но что-то предупреждает их, и они спасаются. Ничто не может предупредить людей». Я слышал, как разносятся над городом пререкания голосов, обсуждающих торговые дела. И затем я также ушел, ибо лик неба зловеще исказился.
И только тысячу лет спустя я проходил тем же путем, и там не было ничего, даже среди сорняков, что напоминало бы о стоявшем на краю пустыни городе.
Пища
Смерть была больна. Но они принесли ей хлеб, который делают современные пекари, белый, с квасцами, и консервированное мясо из Чикаго, со щепоткой нашего современного заменителя соли.
Они отнесли ее в гостиную большого отеля (в этой душной атмосфере смерть дышала более свободно), и там они дали ей свой дешевый Индийский чай. Они принесли ей бутылку вина, которое сами называли шампанским. Смерть выпила это. Они принесли газету и отыскали доступные лекарства; они дали ей пищевые продукты, рекомендованные для инвалидов, и немного микстуры, как предписано рецептом.
Они дали ей немного молока и боракс, этот наркотик английских детей.
Смерть встала окрыленной, сильной, и снова зашагала по городам и весям.
Одинокий идол
Мне достался от друга старый диковинный камень, слегка свиноподобный идол, которому никто не молился.
И когда я увидел его меланхоличное положение, увидел, как он сидел, скрестив ноги и внимая мольбам, держа небольшой бич, сломавшийся много лет назад (и никто не исправил бич, и никто не молился, и никто не шел с визжащей жертвой; а он был богом), тогда я сжалился над небольшой забытой вещью и молился ей так, как, возможно, молились давно, перед прибытием странных темных судов. И я склонился и сказал:
«O идол, идол из твердого бледного камня, неподвластного годам, O держатель бича, склони свой слух к моей мольбе.
O маленький бледно-зеленый образ, пришедший издалека, знай, что в Европе и в других окрестных странах слишком скоро уходят от нас сладость и песни и львиная сила юности: слишком скоро ее румянец исчезает, ее волосы становятся седыми, и наши любимые умирают; слишком хрупка красота, слишком далека слава, и годы летят слишком скоро; появляются листья и падают, все рушится; теперь осень царит среди людей, осень и жатва; здесь несчастья, борьба, смерть и плач, и все прекрасное не остается с нами, а исчезает, как сияние утра над водой.
Даже наши воспоминания тают со звуками древних голосов, сладостных древних голосов, которые больше не касаются нашего слуха; самые сады нашего детства исчезают, и тускнеет с годами даже наше духовное око.
O, нет больше друга Времени, ибо тихо мчатся его жестокие ноги, топча все самое лучшее и волшебное; я почти слышу рычание лет, бегущих за ним как собаки, и им потребуется совсем немного, чтобы разорвать нас.
Все, что красиво, оно сокрушает, как большой человек топчет маргаритки, все лучшее и совершеннейшее. Как чудесны маленькие дети людей. Это – осень всего мира, и звезды плачут, созерцая ее.
Поэтому не будь больше другом Времени, которое не дает нам существовать, и не будь добр к нему, но сжалься над нами, и позволь прекрасным вещам жить ради наших слез». Таким образом молил я из сострадания в один ветреный день свиноподобного идола, перед которым никто не преклонял колен.
Сфинкс в Фивах
Жила некогда женщина в построенном из стали городе, которая имела все, что могла купить за деньги, она имела золото и дивиденды и поезда и здания, и она имела домашних животных, чтобы играть с ними, но у нее не было сфинкса.