52 причины моей ненависти к отцу
Шрифт:
Но вот кого я не ожидаю увидеть — вообще никогда, сидящего в гостиной и ожидающего моего прихода — так это Менди.
Как только вхожу в комнату, он встает с места, чтобы поприветствовать меня так, как известно только хорошо образованным богатеньким сыночкам.
Он плавно подходит ко мне — весь такой спокойный и уверенный — берет мою руку и целует ее. Но этот жест не кажется показушным, не в его исполнении. И никогда не был таковым. В этом весь Менди. Все, что он делает и говорит, независимо от того, как слащаво может показаться в случае с кем-нибудь другим, всегда
В один день он может зависать в ультра-горячем ночном клубе в Голливуде и вести себя как обычный известный плохиш, после чего на следующий день расхаживает по гостиной многомиллионного особняка Бэль-Эйр, легко превратившись в человека культурного и уравновешенного. Идеальное воплощение европейского общества.
— Я приехал, как только прочитал об этом в интернете, — говорит мне он, его милый, мелодичный акцент тут же вводит меня в знакомый транс. В зачарованное состояние, о котором я полностью осведомлена и чего остерегаюсь, но в тоже время принадлежу ему всецело. Эти чары могут быть разрушены, только если найдутся силы физически покинуть комнату. Поскольку стоит только оказаться в его компании — все пропало.
— Спасибо, — понимаю, что говорю я слабо в ответ. Слабо не потому, что у меня не осталось сил подать голос, а потому, что в моем теле нет сил сопротивляться его магнетизму. Как и у слез, которые наполняют мои глаза.
Они начинают падать. Крупными и тяжелыми каплями. Словно состоят из чего-то большего, чем просто из соленой воды. Из тяжелого вещества разбитой надежды и разрушенных иллюзий.
Помимо Горацио, Менди единственный человек, кому я разрешаю видеть мои слезы. Ну, по крайней мере, с тех пор, как я стала достаточно взрослой, чтобы понять, что плакать перед кем-то равносильно запаковке твоей воли в коробок, с обвязыванием его бантом и отправкой в тартарары.
И давайте посмотрим правде в глаза. У меня никогда не было воли, когда дело касается Менди.
Пока он наблюдает, как я реву у него на глазах, избавляясь от своих эмоциональных барьеров быстрее, чем от одежды в покере на раздевание, его лицо искажается беспокойством. Оно искреннее и сопереживающее. Каким всегда и было. Менди мог быть всяким — иррациональным, изменчивым, равнодушным, — но неискренность никогда не была одной из его черт.
Он притягивает меня к своей груди, и я иду охотно, позволяя слезам впитываться в тонкую ткань его рубашки. Он поглаживает меня по волосам и лицу и шепчет, почти напевая:
— Все хорошо, моя дорогая. Тихо-тихо. Все будет хорошо.
Когда у меня не остается слез, он отходит от меня на расстояние вытянутой руки, склоняет голову, чтобы смотреть мне прямо в глаза, и спрашивает:
— Почему ты мне не позвонила?
Я шмыгаю носом и вытираю щеки, смотря на него в замешательстве.
— Когда твой отец забрал твой трастовый фонд и оставил тебя ни с чем, — поясняет он. — Почему ты мне не позвонила? Ты же знаешь, я бы о тебе позаботился.
Я поворачиваю голову в сторону, отводя глаза.
— Знаю, — признаю я. — Но мы расстались. Мы наговорили кучу
Он склоняет голову, выглядя пристыженным.
— Я хотел позвонить, — говорит он нежно. — Но твои подруги предостерегли меня этого не делать.
Мои глаза расширяются от удивления.
— Что, правда?
Он кивает.
— После твоего побега из клуба в ту ночь они настояли на том, чтобы я тебя отпустил. И на том, что должен забыть о тебе, если бы когда-нибудь хотел, чтобы у тебя появился шанс быть счастливой. Они сказали, что вы втроем собираетесь уехать на лето и им не нужно, чтобы наша с тобой драма следовала за ними по Европе.
Я так тронута тем, что Джиа и Ти заступились за меня. Что заботились обо мне. Как и полагается друзьям.
— Они сказали, что тебе будет лучше без меня, — продолжает он. — И какое-то время я им верил. Но сейчас я не так уверен.
— О чем ты?
Он обхватывает своими большими, теплыми ладонями мое лицо и удерживает мой взгляд в плену.
— О том, что с меня хватит. Нам суждено быть вместе.
Я чувствую, как под тяжестью его слов начинают трястись мои коленки.
— А что насчет Серены Хенсон? Я думала, вы сейчас вместе.
Он морщит лицо от отвращения и качает головой.
— Боже, наши с ней отношения были пустой тратой времени. Как таких земля носит.
Мне хочется улыбнуться. Но такое ощущение, будто мое лицо забыло, как это делается.
— Пошли со мной. — Его приказ четкий. Простой. Полный обещания.
— Куда?
Он отпускает мое лицо и расставляет руки в стороны.
— Да куда угодно! Доение коров, жарка сала и выполнение одному богу известно чего еще — это все не твое. Ты слишком хороша для подобного. А я могу дать тебе жизнь, которую ты заслуживаешь, Лекси. Жизнь, к которой тебя готовили. Мы можем уехать сегодня. Куда захочешь.
Мои мысли сразу же уплывают в сторону южной Франции. К фотографии, что прислали мне подруги. От одной только мысли, что я могу быть там, с ними — всего через несколько часов — я чувствую себя невесомой. Свободной.
— Мы можем отправиться на Лазурный Берег?
Он смеется. Веселым и легким смехом.
— Конечно! Я сейчас же позвоню в ангар.
Он достает свой телефон и начинает набирать номер. Я слушаю, как он называет свое имя, его переключают на нужных людей и как за считанные секунды он бронирует полет в Марсель.
Я почти забыла, как это легко. Как легко это может быть. Как легко это было и для меня.
И боль от тоски в моем желудке говорит о том, что я соскучилась по этому. По этой легкости. Этой простоте. Этому жизнерадостному, беззаботному существованию.
Он нажимает кнопку на телефоне и кладет его обратно в карман.
— Самолет будет ждать нас, когда мы будем готовы. — Он берет меня за руки и прижимает их к своему лицу. Кончиками пальцев я ощущаю его теплое дыхание. — Тебе не нужен твой отец. Или твой трастовый фонд. Или что-то еще. Позволь мне увезти тебя от всего этого.