59 лет жизни в подарок от войны
Шрифт:
Я помню, как с десяток лет тому назад один из моих собеседников упрекнул меня в том, что мое отношение к Сталину находится в противоречии с тем, что мы на фронте кричали «За Сталина!» Я никогда такого не кричал, и вовсе не потому, что мое отношение к Сталину нельзя назвать пылким. Причина совсем в другом. Будучи вторым номером расчета станкового пулемета, в бою я, главным образом, следил за лентой с патронами, чтобы не было перекоса патрона в патроннике, и корректировал огонь, так как у первого номера такой возможности было маловато. В таких условиях орать «За Сталина!» было неуместно. Когда же я ходил за языком… Ну представьте себе идиота, который крадется в темноте, стараясь не издать ни звука, и вдруг перед броском орет: «За Сталина!». Это было бы так же нелепо и смешно, как сцена со Швейком, когда он, едучи в инвалидной коляске, орал: «На Белград!»
Сказать по правде, этого возгласа я на фронте не слышал. Он звучал в кино и помещался на броне танков. Я думаю, что если бы мне приказали: Кричи «За Сталина», я бы закричал. Но и в этом
Данный абзац — новый. Он появился через месяц после выхода книжки в связи с намерениями поставить памятник Сталину, приурочив это событие к 60-летию Победы. Он, дескать, был Верховным Главнокомандующим…! При этом стыдливо выводят за скобки репрессии, думая, что только они и есть темное пятно на его «светлой» деятельности (а мы и сейчас с удовольствием готовы про них забыть, как будто их вовсе не было). Но какой же он военный деятель?! Неужели предвоенного уничтожения многочисленной и самой квалифицированной части командования армии, преступного просчета в определении сроков начала войны, пяти миллионов военнопленных, сдачи врагу огромной территории страны, неумелых и нелепых приказов, благодаря которым стала возможной гибель войск генерала Кирпоноса осенью 1941 г., катастрофа наших войск под Харьковом летом 1942 г., давшая начало наступлению противника на Сталинград и Кавказ — неужели всего этого недостаточно для того, чтобы перестать, наконец, наделять Сталина не присущими ему свойствами полководца?! А чего стоит едкий отзыв маршала Рокоссовского, что «он, главнокомандующий, только к концу 1944 г. научился правильно задавать вопросы»!
Да вовсе не Сталин им (кому? — без труда нозовете сами!) нужен, а нужны его методы управления. Хотим отдать на блюдечке с голубой каемочкой? Предлагаю проект памятника. Фигура вождя вырастает из груды (утопая в ней по колено) черепов, как на картине Верещагина «Апофеоз войны». Сама груда покоится на барабане, по поверхности которого размещены за колючей проволокой тачки, движимые изможденными телами заключенных, бревна лесоповала, бредущие колонны наших пленных, картины расстрелов и пр., пр.
XI. Тридцать лет и более после Победы
Не раз упоминавшееся Моршнское стрелково-минометное училище — это отнюдь не только короткий эпизод в жизни. Оно в значительной степени определило мою судьбу в юности и проложило целую полосу во второй половине жизни. Летом 1976 г. пришло письмо из Ростова на Дону. Меня разыскал бывший курсант, с которым мы были в одной роте, хотя и в разных взводах. Александр Тимофеевич Ермилов. Он помнил, что я из Москвы. Продолжая служить в армии офицером военкомата, он с успехом применил усвоенные им приемы служебной переписки и розыска. Потом он разыскал в Уфе Шамиля Нурлыгаяновича Мустафина. Оба они приезжали ко мне в гости. Нескольких суток не хватило для воспоминаний. Замысел А. Т. Ермилова — собрать уцелевших выпускников училища — можно назвать и благородным и героическим.
В мае 1977 г. в Моршанске состоялась первая встреча бывших курсантов нашей роты. Приехав рано утром на станцию Моршанск и отметившись в городском Доме пионеров (Кто же принимал более активное участие в организации встреч фронтовиков, чем пионерские организации и их руководители!), я получил направление в гостиницу «Цна», названную так по имени протекающей через Моршанск реки. Открыл дверь в номер и сразу, в ту же секунду узнал всех их: С. Ф. Марин, Ю. А. Усатенко, И. Н. Калашников, А. В. Устинов, А. А. Аблаутов, М. П. Мирясов, И. И. Вавилкин, Н. М. Точилкин, И. А. Коновалов, А. М. Отливщиков, А. Ф. Федотов, Д. С. Чугаев, А. С. Зайцев, П. К. Мыльников. Ну, и меня узнали. Абсолютно те же лица, только постаревшие на тридцать три года. Собрались все вместе и завтракают, вареная колбаса, батон, чай. Как будто получили сухой паек. Можете ли Вы представить себе, что звучало в первом возгласе узнавания?!.. И тут же оказывается: Кокорин — убит. Конюхов — убит. Москаленко — убит. Школьников — убит. — убит, — убит, убит… На первую встречу нас приехало не более двадцати из ста двадцати. На последующие встречи приезжало больше, но уже из других рот и батальонов. Ближе всех друг другу были, конечно, мы, перечисленные выше, из одной роты. В конце 2003 г. А. Т. Ермилов, главный организатор розысков и встреч, собрав многочисленные сведения о встречах и их участниках, публикации моршанских газет, письма, издал книжку «Вас помнит мир спасенный» (Ростов н/д, «Новая книга», 2003) Титаническую работу по организации встреч вела жительница Моршанска, самоотверженная и мудрая Римма Константиновна Ананьева. Я с благодарностью вспоминаю командира роты М. М. Чернийчука, командира взвода А. И. Коновалова, командиров трех остальных взводов А. Мордынского, П. Иванова и П. П. Сороколадова. С Ермиловым и Чугаевым переписываемся до сих пор, а с москвичами А. С. Добрыниным и Ю. К. Мишиным — встречаемся и перезваниваемся.
Одних только моих собственных воспоминаний об училище хватило бы на целую книгу…
Можно ли забыть поздравительную открытку А. Ф. Федотова из дер. Н. Кибекси Цивильского р-на Чувашской АССР ко дню Победы в 1978 году?
«Дорогой Юрий Львович! Во-первых с праздником нашим — с днем Победы над злейшим фашизмом, где потерял здоровье и маюсь по сей день, которая не повторилась бы никогда и учесть войны не знал бы ни кто».
Можно,
Иван Николаевич Калашников жил в г. Никольске Пензенской области. И я удивлялся, как он, с искалеченными рукой и ногой, опираясь на костыль и палку, добрался до Моршанска. У него была серьезная причина: неустроенность с жильем. По его просьбе мы сочинили письмо в Никольский горвоенкомат и все подписались под нашим «фронтовым» ходатайством улучшить жилье инвалиду войны. Больше чем через год, в октябре 1978 г. от Калашникова пришло письмо: «Дорогой Юра, если у тебя есть знакомые в Пензенском обкоме партии, помоги мне: секретарь Никольского горкома партии вычеркнул меня из списка очередников на получение жилья…» и т. д. На максимально высоком уровне моих пензенских знакомств находились госпитальные сестры и нянечки-санитарки в Сердобске и Башмакове, а также молочница на привокзальном базарчике станции Башмаково: у нее я покупал ежедневную кружку «квашенки», которую мы теперь зовем ряженкой. И имен-то их я не помню. Знакомых же в пензенском обкоме, равно как и в любом другом обкоме партии, у меня, слава богу, не водилось. Но сослаться на это обстоятельство, как на извинение: дескать, знакомых нет, помочь не могу, — рука не поднималась. У меня квартира в Москве, а у него и в Никольске нет крыши над головой… Не зная, что ответить, я молчал. Но время шло. В какой-то момент — это было в ноябре — меня осенило. Дело в том, что из офицерского резерва 4-го фронта нас осенью 1944 г. направляли в две армии: 1-ю гвардейскую и 18-ю. Они и составляли 4-й Украинский. Калашникова послали в 18-ю. Начальником политотдела 18-й армии был Л. И. Брежнев. В семидесятые годы прошлого столетия этот факт почти доминировал в общественной жизни страны, а уж в военной биографии Брежнева — доминировал безусловно. С приближенными к Брежневу ветеранами он фотографировался, снимки печатались в газетах.
Выходило, Брежнев и Калашников — прямо-таки однополчане. А высокие лица во все времена известно с каким покровительством выделяли однополчан. За десять минут я отбарабанил на машинке письмо генеральному секретарю ЦК КПСС, которое начиналось обращением: «Дорогой Леонид Ильич!» Ради себя я и под расстрелом не вымолвил бы таких слов. А ради другого — легко и просто.
Ровно через три недели я получил письмо из… пензенского обкома партии. (Наконец-то у меня появился знакомый в пензенском обкоме!) Секретарь обкома клялся мне, что при ближайшей сдаче новостройки Калашников получит квартиру. Так оно и случилось. А Калашникову, когда его пригласили к секретарю никольского горкома, девушка-секретарша промолвила, открывая перед ним дверь к «самому»: — «Ну, у тебя и рука в Москве!» Это, стало быть, про меня…
К сожалению, сам Калашников недолго наслаждался новой трехкомнатной квартирой. Через четыре года его сразил рак. Об этом мне написала его дочь.
Другая история связана с Игорем Рукавичниковым. Из одной и той же роты училища в 71-й полк попали именно мы с ним (точнее сказать, в одной роте мы оказались с ним, когда за месяц до выпуска слили две роты 4-ю, мою, и 3-ю, его). Не помню, каким образом, но командир полка взял его к себе адъютантом. Маленького роста, юркий и расторопный, он вполне подходил на эту роль. Всякий раз, когда мы встречались на КП полка, он из-за спины командира полка подмигивал мне. А случалось, снабжал меня (в соответствии с современным речевым шаблоном) информацией обо мне же. Это мне помогало. Свой человек в штабе! Дня за два до обещанного мне расстрела и ранения в поиске я обнаружил, что у командира полка другой адъютант, а Игоря перевели в батальон. Больше ничего мне о нем узнать не привелось. Я угодил в госпиталь. В первые же дни после моего возвращения в полк, во время боя за Грабине, откуда драпанул 256-й полк, я услышал: «Рукавичников тяжело ранен». Он командовал ротой. Сами того не зная, в этом бою мы были почти рядом. Но опять не увиделись. Мне долго не удавалось найти Игоря. Военкомат Вязьмы, где до войны жил Игорь, ничего сообщить о нем не мог. И вдруг в самом конце восьмидесятых годов А. Т. Ермилов присылает мне точный его адрес. Он живет в Риге. Немедленно пишу ему и вспоминаю обстоятельства того боя за Грабине.
Вот два его письма (исправив орфографию, сохраняю стиль и пунктуацию):
«Юра дорогой Здравствуй!
Пишу тебе письмо и дрожат руки очень волнуюсь. Мы же с тобой были однокашники и воевали в одном полку, в полку в начале были все нам чужие и незнакомые и как с ними обращаться не знали, близкого как ты у меня не было. Я с тобой делился как с братом, что ты мне писал все так как было. Извини меня что я задержал письмо и не поздравил тебя и твою семью с праздником 70 лет октября. Я немного приболел с 15 сентября по 12 ноября находился в больнице в плохом состоянии, дают знать старые раны. Я живу в Риге с 1947 г. В данный момент не работаю нахожусь на пенсии по инвалидности, инвалид II гр. у меня 2-х комнатная квартира, гараж капитальный, машину получил уже третью Запорожец. Пенсию получаю 140 р. и надбавку на бензин 260 руб. в год. Жена у меня хорошая, дети живут — т. е. зять и дочь живут в отдельной квартире имею внучку Женичку. В следующем письме напишу все подробно как и где мы расстались.