60-я параллель(изд.1955)
Шрифт:
— Ну-ну, голубчик мой, как же такое добро рвать? Надо с собой вывезти. Взорвать — дело минутное, всегда успеем. Берите, голубчик, всю команду. Пошлите сержанта на тот эшелон, где женщины, ну, беженки-то. Пусть уговорит хоть их помочь. Даю вам два часа: путь отремонтировать, и — чтобы порядочек! Для этого, вот что: снимите пулеметы, отнесите их вон туда, в лесок. Мало ли, — а если он снова? Лесок — маскировка. Оставьте при них самую малость людей. При сорокамиллиметровках тоже. Остальных — на путь. Шапошникову: из-под земли, да достань машинистов. Один эшелон подцепим себе, другой к беженцам.
Вересов поколебался.
— Товарищ капитан, простите... Надо бы еще нарядить охрану к поезду.
— Охрану? — Белобородов задумался. — Да, верно. Ну, я этим сам займусь. Ступайте, ступайте!
И вот старший лейтенант Вересов ремонтирует путь. Старшина Налетов с пулеметчиками ушел в рощу. Сержант Токарь отправился к поезду беженцев, и плачущие, измученные, пришедшие в отчаяние женщины высыпали на путь.
— Товарищи моряки, помогите! Уж если вы не выручите, так кто же тогда? На вас вся надежда!
Четверть часа спустя человек полтораста женщин, девушек, мальчуганов уже рыли песок, таскали шпалы, забивали костыли.
— Вот спасибо-то, товарищ старший лейтенант! — повторяли они. — Вот радость-то нам какая... Ведь думали — конец наш пришел!
Воронку засыпали. Укладывали временный путь. Высоко на сосне угнездились наблюдатели, но воздух был на удивление спокоен.
«Волна Балтики» недвижно стояла всё это время на самом крайнем пути станции, под габаритной аркой. Орудия ее были открыты, люки, кроме двух или трех, задраены. Площадки и вагоны пустовали, потому что весь экипаж работал. И мимо поезда под жгучим солнцем по накаленному песку двигалась взад и вперед у стоящего между рельс пулемета одна-единственная фигура в синем кителе. Это капитан Белобородов, нарядив всех подчиненных до последнего на экстренные работы, сам охранял вверенную ему боевую единицу. А что можно было еще сделать?
К одиннадцати всё было закончено. В двенадцать часов тридцать минут капитан ушел из Цены к Риге, захватив с собой и оба состава со снарядами и эшелон беженцев. Там он передал их на ходу одной из наших воинских частей.
В тот день Вересов в первый раз увидел своего тихого капитана в деле. Ему стало неловко за недавние сомнения. А потом и пошло, и пошло... И теперь за плечами у всех у них лежал уже долгий месяц, жутковатый и азартный, полный горечи и какого-то хмельного задора, сложившийся из коротких быстрых дней, когда они часами не видели солнечного света, копошась на исковерканных рельсах, в непроглядном дыму; полный ночей, озаренных то отсветами пламени, то белесой дрожью неугасавших ни на секунду немецких осветительных ракет. Бесконечным рядом выстроились там, в недавнем прошлом, белые вокзалы, из окон которых рвутся языки багрового пламени; подорванные водокачки, опрокидывающиеся, подобно подтаявшим снегурам; сосновые леса, где по земле бегут огненные змеи; закоулки за станционными пакгаузами, откуда вдруг ни с того, ни с сего вырывается струя трассирующих пуль.
Где это — в Цессисе, что ли? Или в Вальмиере? Или в Сигулде? бегал по ярко освещенному перрону какой-то армейский интендант. Может быть, он выпил лишнего? Он махал
— Где это было? Ты не помнишь, капитан?
— Нет, не помню, Андрюша... Мы, брат, с тобой, как «летучие голландцы» какие-то. Где запомнить?
— А те три моста?
... Они проскочили два первых, маленьких, на полном ходу; и каждый раз за последней площадкой громыхал взрыв: мины, очевидно, были с неправильно рассчитанными замедлителями.
Но третий деревянный мост вывернулся из-за закругления подозрительно серый, длинный, основательный; такой не перескочишь с хода. Было ясно: он тоже заминирован; надо во что бы то ни стало предварительно обезопасить проход. Но в этот момент на поезде не оказалось никого, кто бы знал саперное дело. Грищенко, Фалеев, Сергеев с утра ушли на разведку.
Когда Вересов сказал: «Товарищ капитан, разрешите мне пойти на мост», — Белобородов совсем сморщился.
— Ну что вы, старший лейтенант, — замахал он руками. — Почему вы? Вон Токарь, сержант; тот хоть оружейник всё-таки...
— Товарищ капитан! Ну, что вы говорите! Я же горняк, геолог. Я минно-подрывные работы в институте сдавал. Я прошу вас...
Капитан с удивлением посмотрел на своего комбатара.
— Вот оно что! — проговорил он без особой уверенности. — Ну, что ж делать? Если сдавали, так попробуйте, голубчик, сходите.
Был вечер. Взяв у машинистов острогубцы, ножик, еще кое-что, Вересов пошел к мосту. На середине пути в воздухе запела первая минометная мина: противник охранял эту западню. Он бил теперь по дымовому султану бронепоезда.
Вересов свалился с насыпи в сырые кусты и побежал. А с «Волны» грянули мелкокалиберные: капитан, в свою очередь, прикрывал своего комбатара огнем.
Под мостом пахло водой, раками. Не сразу он нашел три аккуратных ящичка со взрывчаткой; не сразу удостоверился, что это всё, не сразу дотянулся перекусить провода.
В горле у него стало сухо; сердце колотилось, как в детстве, когда играл в казаки-разбойники. Ноги срывались с тавровых балочек; два раза он упал в ручей. Внезапно до него донеслась частая дробь нашего пулемета; стало понятно: немцы ползут по пути к мосту, а Белобородов не хочет допустить их до него.
Потом наш пулемет замолк, зато с той стороны снова засвистали мины, — не мытьем, так катаньем! Они хотели выгнать его страхом. Нет, будьте вы прокляты, не пройдет!
Последний провод был перекушен, наконец. Андрей Вересов поднял ракетницу и выстрелил. И тут острогубцы, выскользнув, упали в воду. Тьфу ты, чорт!
Застучали колеса. Видимо так, для острастки, «Волна Балтики», подходя, била во все стороны изо всех орудий.
Старшего лейтенанта подхватили под руки, втащили под стальной колпак. Белобородов прижал его к груди: «Молодец! Молодец!»
И — замечательная вещь! — в тот миг, когда Андрей Вересов, чуть не падая от усталости и волнения, опустился на деревянную скамью, голова его закружилась, и на один миг, на один-единственный, откуда-то из тумана глянуло на него милое, родное, круглое Лодино лицо... «Молодец, молодец, папа!»