7 и 37 чудес. Первые семь чудес, Ближний Восток и Средняя Азия
Шрифт:
С вершины холма был виден весь Самарканд. Над низкими глинобитными домами росли иглы минаретов. Вяткин ещё раз обошёл плоскую вершину холма, который едва слышно отзывался глухим гулом под ногами, словно сквозь выжженную шершавую землю пробивалось эхо потаённой пещеры. Археолог поднял осколок изразца, и на ладони изразец казался зеркальцем — так цвет его совпадал с цветом утреннего неба.
Вяткин не случайно пришёл на этот холм. Долгие месяцы в поисках следов обсерватории изучал он окрестности Самарканда, копался в архивах, расспрашивал стариков. Наконец он решил осмотреть архивы
После окончания рабочего дня, когда изнурённые жарой и пылью чиновники покидали земельную управу, археолог забирался в архив и методично просматривал документы многолетней давности. Документы пахли птичьим помётом и едкой самаркандской пылью. Вечерами на неяркий свет керосиновой лампы залетали летучие мыши и чиркали крыльями об облезлые стены.
Через несколько месяцев работы Вяткин отыскал документ XVII века, в котором говорилось о продаже участка под названием «тал-и-расад», что означает «холм обсерватории». Находился этот участок на холме Кухак, по соседству с мазаром Сорока девственниц.
…У подножия холма Вяткина поджидали дехкане. Они уже час стояли под солнцем и следили за странным русским. Вяткин сказал, что ему понадобятся землекопы, — он хорошо заплатит. Сам губернатор дал разрешение производить раскопки. Это было правдой. Канцелярия губернатора выделила восемьсот рублей — сумму ничтожную, но Вяткин не надеялся даже на неё.
— Здесь копать нельзя, — сказал старый узбек. — Святое место. Здесь был мазар…
— Но ведь мазар не мог занимать весь холм.
— Не знаем, не знаем…
— Ещё раньше здесь была обсерватория Улугбека. Большая обсерватория, куда больше мазара. Её я и хочу найти.
Старики недоверчиво качали головами. Они решили, что русский собирается искать клад.
…Али-Кушчи взлетел, пришпоривая коня, на холм обсерватории. Чёрные деревья вокруг громадного круглого здания шуршали под ветром осенними листьями, будто чешуйками кольчуги.
Сторож испуганно выглянул из проёма двери, узнал Али-Кушчи и помог ему сойти с коня.
— Страшны мои сны, — сказал сторож. — Сейчас прибегал Юсуф из кишлака.
— Всё правда, — ответил Али-Кушчи, — повелителя нет…
На сером от пыли лице сокольничего льдинками застыли глаза.
— Где звездочёты? — спросил он.
— Кто прячется в домах за арыком, кто скрылся ещё утром.
Али-Кушчи взбежал по широкой лестнице. Масляные плошки горели, как всегда, — сторож помнил о своих обязанностях. Со стен глядели знакомые картины небес и созвездий. Ещё недавно Улугбек со своим помощником размышляли, как лучше украсить дом науки.
Подковки сапог выстукивали неровную дробь по мраморным плитам. Сквозняк вытянул из кельи листок рисовой бумаги с вязью цифр и бросил под ноги Али-Кушчи. Тот не остановился. Он спешил наверх, в комнату Улугбека.
Через полчаса Али-Кушчи спустился вниз. Сторож тащил за ним туго набитый бумагами мешок.
— Дай лепёшек на дорогу, — сказал сокольничий, приторачивая мешок к седлу. — Я не успел взять из дому.
…Больше никто не подходил к зданию, не поднимался на его плоскую крышу, чтобы следить за движением светил в чёрном небе. Покрывались серой пылью хитроумные
Но однажды утром муэдзины возвестили о воле шейхов: обсерватория, прибежище неверия и скверны, должна быть разрушена. Память об Улугбеке должна быть стёрта с лица земли.
…Первыми к подножию холма успели дервиши. За ними потянулись верующие и любопытные. Дервиши бесновались, подогревая толпу. Они тяжёлыми кетменями, палками, ногтями выламывали изразцы, украшавшие обсерваторию, разбивали приборы. Вскоре на холм втащили привезённые по приказу Абдал-Лятифа стенобитные машины. Некоторое время крепкие стены сопротивлялись ударам, но всё больше кирпичей и плит отлетало от основания, и наконец стена рухнула, подняв к раскалённому небу тучи жёлтой пыли. А потом пришла ночь, и холм был пуст, и не осталось на земле следа Улугбека, и шейхи легли спать спокойно.
…В Герате Али-Кушчи встретили друзья. Там звездочёта знали. Али-Кушчи не раз уезжал в другие страны по поручению Улугбека, чтобы познакомиться с тем, что делают астрономы и математики. Поездки приводили сокольничего даже в Китай. В Герате он был в безопасности.
Через несколько лет Али-Кушчи, к тому времени уже известный на Востоке под именем «Второй Птолемей», переехал в Константинополь, недавно завоёванный турками и переименованный ими в Стамбул. Там он завершил основное дело своей жизни: он отпечатал в типографии труды Улугбека — книгу его звёздных таблиц и введение к ним.
Книгу погибшего хана сразу же перепечатали в Дамаске и Каире. В XVII веке её трижды издавали в Лондоне, печатали в Париже, Флоренции, Женеве… Точность звёздных таблиц настолько поразительна, что многие учёные сомневались в их подлинности: казалось невероятным, что в XV веке, до изобретения телескопа, она была достижима.
Книга разошлась по всему свету. Однажды её увидел магараджа Джайпура Джайсингх II. Магараджа любил книги, а Аурангзеб, Великий Могол, суровый фанатик, испепеляемый жаждой власти и страхом потерять империю, презрительно посмеивался над причудами мальчишки — Джайсингху было всего пятнадцать лет. Но мальчишка был храбр, и отряды его верны. После одной из битв Аурангзеб обнял пятнадцатилетнего командующего джайпурской конницей и назвал его храбрейшим из храбрых.
А храбрейший из храбрых улизнул потом с шумных победных торжеств и скрылся в своём шатре. Он читал книгу хана Улугбека о звёздах, и это было куда интереснее и важнее пира и славы.
Шли годы. Джайсингх много воевал, но как только наступал перерыв в бесконечной цепи войн и походов, магараджа покидал армию и возвращался домой в один из своих домов в Дели или Джайпуре. Там он в который раз раскрывал потрёпанную книгу Улугбека. Полководец учился.
При дворе Джайсингха жили и работали крупнейшие индийские учёные: Уддамбри Гуджарати — автор первых индийских таблиц логарифмов и переводчик Улугбека на хинди, великие астрономы и математики Пундарик Ратнакар и Джаганнатх. Зная об образованности и мудрости молодого магараджи, учёные со всех концов разорённой страны стекались к нему во дворец, и каждому находились там комната для работы, чашка риса и, главное, общество ему подобных.