7 историй для девочек
Шрифт:
Сразу расклобучили и пустили шесть соколов, которые и устремились прямо на чирков, а вся охота во главе с королем подошла к берегу реки.
– Что скажете, мадам? – спросил Генрих Маргариту.
– Время удобное; если король не обернется, мы свободно проедем в лес.
Генрих подозвал сокольника, который нес цаплю; и в то время как раззолоченная шумная лавина катилась вдоль крутого берега, где теперь устроена терраса, король Наваррский остался позади, делая вид, что разглядывает добытую птицу.
Часть шестая
I. Павильон
Как прекрасна была королевская охота с ловчими птицами, когда сами короли казались чуть не полубогами, когда охота их являлась не простой забавой, а искусством! И все же нам придется расстаться с этим великолепным зрелищем и войти в ту часть леса, куда к нам соберутся все актеры сейчас разыгранного действа.
Вправо от дороги Фиалок идет длинный арочный свод из густо разросшейся листвы деревьев, образуя мшистый приют, где среди зарослей вереска и лаванды пугливый заяц то и дело настораживает уши, где вольная лань, поднимая голову, отягощенную рогами, прислушивается и, раздувая ноздри, нюхает воздух; в этом приюте есть полянка, расположенная так удачно, что с нее видна дорога, но сама она с дороги не заметна.
Среди полянки двое мужчин лежали на траве, подостлав под себя дорожные плащи, положив рядом свои шпаги и два мушкетона с раструбом на конце дула, тогда носившие название «пуатриналь». Издали эти мужчины, одетые в изящные костюмы, напоминали веселых рассказчиков «Декамерона», вблизи же грозное вооружение придавало им сходство с теми разбойниками, каких сто лет спустя Сальватор Роза зарисовывал с натуры и помещал в свои картины.
Один из них сидел, подперев голову рукой, а руку коленом, и прислушивался, подобно зайцу или лани, о которых мы сейчас упоминали.
– Мне кажется, – сказал он, – что сейчас охота все больше стала приближаться к нам, странно; мне даже слышно, как кричат сокольники, натравливая соколов.
– А я сейчас не слышу ничего, – сказал другой, ожидавший событий, видимо, более философски, чем его товарищ. – Вероятно, охота стала удаляться. Я говорил тебе, что это место не годится для наблюдений. Правда, тебя не видно, но и ты не видишь ничего.
– Какого черта, дорогой мой Аннибал! – возразил другой собеседник. – А куда было деть двух лошадей наших, да двух запасных, да двух мулов, настолько нагруженных, что неизвестно, как они будут поспевать за нами? Для выполнения этой задачи я не вижу ничего подходящего, кроме сени из этих столетних буков и дубов. Поэтому я не только не могу ругать де Муи, как делаешь ты, но решительно утверждаю, что во всей подготовке этого предприятия под его руководством чувствуется глубокая продуманность настоящего заговорщика.
– Отлично! – сказал второй дворянин, в котором читатель, наверное, уже признал Коконнаса. – Отлично! Слово вылетело, я его и ждал, ловлю тебя на нем. Так мы занимаемся заговором?
– Мы занимаемся не заговором, а служим королю и королеве.
– Которые составили заговор, а это совершенно одинаково относится и к нам.
– Я же говорил тебе, Коконнас, что ни на одну
– А, дьявольщина! Кто говорит, что ты меня понуждаешь? Прежде всего я еще не знаю такого человека, который мог бы заставить графа Коконнаса делать то, чего он не хочет; но неужели ты воображаешь, что я позволю тебе идти на это дело без меня, когда вижу, что ты идешь в лапы к черту?
– Аннибал! Аннибал! – окликнул Ла Моль. – По-моему, вон там виднеется белая кобыла Маргариты. Как странно, стоит мне только подумать о возлюбленной, и сейчас же у меня начинает биться сердце.
– Странно, а вот у меня совсем не бьется! – сказал, зевнув, Коконнас.
– Нет, это не королева, – говорил Ла Моль. – Что же случилось? Ведь, кажется, было назначено в полдень.
– Случилось то, что еще нет полудня, вот и все; и, думается, у нас еще есть время немножко поспать.
И Коконнас разлегся на плаще с видом человека, готового сочетать слово с делом. Но только его ухо коснулось земли, как он замер, подняв палец кверху в знак молчания.
– Что такое? – спросил Ла Моль.
– Тише! На этот раз я действительно кое-что слышу.
– Странно, я слушаю, а ничего не слышу.
– Ничего не слышишь?
– Нет.
Коконнас приподнялся и, положив свою руку на руку Ла Моля, сказал:
– Тогда посмотри на лань.
– Где?
– Вон там, – ответил Коконнас и показал Ла Молю лань.
– И что же?
– Сейчас увидишь.
Ла Моль присмотрелся к лани. Лань, нагнув голову, как будто собиралась щипать траву, стояла неподвижно и прислушивалась, затем подняла голову с великолепными рогами и повела ухом в ту сторону, откуда доносился до нее какой-то звук, и вдруг без видимой причины с быстротой молнии ускакала в лес.
– Да-а! Лань спасается бегством. Кажется, ты прав.
– Раз она спасается бегством, значит, она слышит то, чего не слышишь ты.
Вскоре глухой, чуть слышный шорох пронесся по траве; для малоразвитого слуха это был ветер; для наших всадников – отдаленный галоп каких-то лошадей.
Ла Моль мгновенно вскочил на ноги.
– Это сюда. Берегись! – сказал он.
Коконнас встал спокойнее; казалось, живость пьемонтца переселилась в душу Ла Моля и, наоборот, его беспечность перешла в друга. Сказывалось то, что в данном случае один действовал с воодушевлением, а другой неохотно.
Наконец ритмичный, ровный топот уже отчетливо дошел до слуха их обоих; послышалось лошадиное ржание, и лошади друзей, стоявшие оседланными в десяти шагах от них, насторожили уши, а вслед за этим по тропинке промчалась белым призраком фигура всадницы, обернулась в их сторону и, подав им какой-то неопределенный знак, скрылась.
– Королева! – вскрикнули оба разом.
– Что это значит? – спросил Коконнас.
– Она сделала рукой так, – ответил Ла Моль, – что значит: «Сейчас».
– Она сделала так, – возразил Коконнас, – что значит: «Уезжайте».