7. Найм
Шрифт:
Сюжет такой. Как и все здешние поселения, Коробец заселялся заново 12 лет назад. Но не одной общиной, как в моей «Паучьей веси», а несколькими маленькими. Среди самых первых новосёлов был и многократно упоминаемый сегодня Жердяй. Это как раз и есть наш потенциальный поставщик хлеба. Был он уже в те поры мужем зрелым, женатым и детным. Смолоду походил по земле, в разных странах бывал, ума-разума набрался. И, похоже, кису не мелкую принёс и спрятал. Цитирую дословно рассказчицу:
– Видать, убил какого купца, и серебро прибрать сумел. Везёт же некоторым.
В момент заселения между новосёлами
– Пришёл к людям чёрный день, а он, змеюка хитрая, и воспользовался. На беде народной поднялся. Богачество своё на горе нашем сколотил.
Община со временем Жердяю серебро выплатила, но тогда ещё, сразу же, он получил от общины то, что миллионы крестьян получили от Российской Империи только в Столыпинскую реформу.
Есть такое русское слово — «отруб». Не «отрез», не «поруб». Обычно используется в сочетании «отруба и хутора». До Столыпина семь с половиной веков, но некоторым людям этих «отрубов» очень хочется уже сейчас.
Всякий хозяин хочет иметь свою землю. Хоть «владелец заводов, газет, пароходов», хоть крестьянин с сошкой. Вот он бы тогда и развернулся. Один — коммуникации бы с запасом подвёл, другой — кочки срезал, да камни убрал. «Наперёд, на будущее. Пока удобнее». Но в общине каждый год идёт передел земли. Так чего корячиться? На следующий год ты с конкретно этими каменьями уже уродоваться не будешь. Пущай уж тогда сосед пупок рвёт.
Всякий разумный хозяйственный крестьянин хочет иметь свой надел. Вечный. А община — нет. Получается, что основная масса крестьян — неразумные и бесхозяйственные. Что не ново. По Столыпинской реформе из 13.500 тысяч крестьянских домохозяйств Российской Империи выделилось из общины и получило землю в единоличную собственность 1.436 тысяч. Чуть больше 10 %.
Десять процентов — нормальный уровень, доля населения в большинстве продвинутых популяций хомосапиенсов в начале третьего тысячелетия, способная и стремящаяся к ведению собственной экономической деятельности. Просто стремящихся, но на это не способных — ещё столько же. У Столыпина — столько же было. Остальные… ну, просто народ.
Эти проценты есть и здесь. Только деваться им некуда — выйти из общины очень тяжело. У здешнего потенциального «кулака» та же беда, что у каждого серьёзного попаданца: «Так жить нельзя. А не „так“ — невозможно». Тут тебе и старые родовые традиции, и налоговая политика с круговой порукой. И главное — в одиночку не прожить. Придут «злые люди» и — «хана ослику». А как реагирует на «отрубистов» община…
«Бородатый» анекдот:
«Ведёт старый чёрт молодого по пеклу, показывает своё хозяйство, вводит в курс дела:
– Ты, главное, вон за тем котлом присматривай. Там у нас евреи варятся. Если хоть один сбежит — всех за собой потянет. Вон за тем котлом — не беспокойся — там у нас русские. Один выскочит, сбегает в ларёк за водкой — и назад. А вон туда можешь и вовсе не подходить.
– А что так?
– А там у нас украинцы кипят. Если один и начнёт вылезать, так его — его же соседи назад затянут».
Вот так, «по-украински», и живёт святорусская община.
«Земля и Воля» — два слова, на которые российское крестьянство бурно реагировало столетиями. «Я пришёл дать вам волю» — кричал Разин мужикам перед роковым боем под Симбирском. И уже и бой был проигран, и Разин был казнён, а слова эти по Руси ещё звучали, и война всё продолжалась.
Здесь, у Жердяя воля была — вольный смерд. Но — общинник. То есть, он, конечно, «сам себе хозяин». Но в рамках «как обчество решит», «как с дедов-прадедов повелось»… А вот землю он себе взял. В форс-мажорных условиях ухитрился протолкнуть договор с общиной, о том, что небольшое болотце поблизости переходит в его исключительное пользование. — Ну и чего? Морошка в этих краях не растёт. Бруснику собирать? Или лягушек? Так французов нет — есть некому. — Пусть берёт.
Такое маленькое, несущественное подправление того обычного, что «с дедов-прадедов». Мелочь мелкая, никому не интересная.
Русь богата талантами. Аксиома, не требующая доказательств. Если такой талантливый человек углядит как-то где-то чего-то новенькое, то, почесав в затылке, поковыряв в носу, вспомнив чью-то мать, или без всех этих промежуточных стадий мыслительного процесса, он обязательно блестяще применит увиденное.
Представить себе не могу, где Жердяй получил представление о дренажных канавах. Ближайшие мастера каналов — в Венеции и в Голландии. Жердяй, в порядке благодарности общины за помощь в решении вопроса о выплате виры, получил копанную обществом канавку от болота до реки. Из-за разности высот вода из болота стекла самотёком. И пошла пахота по торфянику. Торф, ил и песок с окружающих холмов давали вполне плодородную почву.
Понятно, что это не на века. Полесские осушенные болота срабатывались в 20 веке за тридцать лет. Но здесь никто о таких сроках и не думает. А пока 40 десятин этого «пахотного оазиса» дают свои десятки тонн товарного хлеба. Коробец стоит в самом верховье Угры. Снизу, с Оки сюда с хлебом не очень-то ходят. С другой стороны — вот она Десна. По ней идёт южный, днепровский хлеб. Но товар надо перегружать, тащить через волоки. Хлеб — не та вещь, которую в кошёлке унесёшь. А Жердяй хлебушек завсегда имеет.
Ещё одно его богатство — 11 сыновей. С такой командой всех наёмных работников можно послать далеко. Включая обычно нанимаемых бедняков-соседей. Которые сегодня батраки, а завтра равноправные общинники-сограждане. С равным правом голоса. Часто — матерного.
«Большой семьёй и батьку бить славно». Жердяичи не бились, а очень неплохо работали. Снова цитата:
– И всё — вместе, вместе. И не лаются, и не дерутся. Соберутся гурьбой и на болото своё. Ироды.
Но старшие сыны уже выросли. Их надо женить и отделять. Глава дома тянул с этим делом, желая сохранить свою «производственную ячейку». Похоже, он собирался сделать следующий шаг к крестьянскому счастью — перейти на хутор. В здешних терминах — зажить своей весью.