7. Найм
Шрифт:
– Ваня! А я деда упросил с собой взять — твой острог посмотреть. А этот подвешенный — правда мёртвый? Вот только что? Вот прямо сейчас? А ты ещё кого-нибудь пороть будешь? Можно я выберу? Вот из этих, которые на коленях стоят? А за что ты его так? Как это — «соврал»?! Вот только за это?!
И важный голос Николая — откуда этот купец-невидимка реализовался? — только что не было же:
– Так у господина дар Богородицы — всякую лжу чувствовать. Его от неправды — блевота одолевает. А дурак-то покойный — врал безбожно. Упокой господи душу грешную. Вот господина и вывернуло. Вон, видишь у крыльца — ещё не убрали. Не, Покров Богородицы — одно,
Николай уводит пришедшего Хрыся и спешившегося конюха-управителя, а я пытаюсь судорожно вспомнить: где я болтанул насчёт «дара»? И чем мне это грозит? Ведь вспомнят же в самый неподходящий момент! Как Чарджи насчёт «подорожника для души». А грозит мне это тем…, что есть мне больше не надо. Вообще. Потому как при всеобщей распространённости среди хомосапиенсов обезьяньего отношения к истине… «Не приврёшь — не расскажешь» — общечеловеческая мудрость.
Бабы суетятся, вычищают двор, одновременно накрываются столы для завтрака работников, одновременно решаются вопросы размещения новоприбывших, одновременно идёт разбивка по бригадам, разбирается привезённое Акимом… трёх ярок? — к Фильке на двор, поросёнка? — здесь оставь — сегодня зарежем… Одновременно гости осматривают местные достопримечательности типа курятника: а несутся хорошо? на такую-то толпу ещё десяток нужен — а держать где будешь? а что это ты про смолокурню сказывал?…
Из господской избы вылетает, восторженно повизгивая, Ольбег с ножом в руке.
– Деда! Деда! Глянь!
– Ишь ты. Знатная вещица. Редкая. Агаряне делают. Отсюда далеко. Дальше Царьграда. Так значит, вот этим ножиком Перун свою бабу зарезал? И кто б мог подумать, что оно вот так обернётся? А, Яша? Знакомая вещица? Помнишь?
Яков, внимательно оглядев знаменитый кинжал с рукояткой в виде двуглавого конийского орла-лучника, сдержанно кивает. Тут я снова не догоняю. Какая-то старая история. Наверняка — интересная. Возможно — важная, полезная. Да я, вообще-то, любую неординарную информацию могу применить с пользой для себя. Только её нужно принять, проглотить. А уж к какому крючку её привесить — найдётся. Но — не успеваю. Надо б хоть не забыть — при случае расспрошу и Акима, и Якова. Не забыть бы…
Подвожу Ольбега к появившейся Любаве, и старательно промываю обоим мозги. На тему «мирного сосуществования». Они дуются друг на друга, ритуально — по три раза — отнекиваются. Детский сад, одно слово.
«Мирись, мирись, мирись И больше не дерись».Вроде бы, примирение со взаимным прощением — состоялось. Любава тянет Фофаню за стол, а Ольбег нервно сглатывает, глядя на этого здоровяка. Не «нервно» — завистливо:
– Как она его… одним пальчиком ведёт. Как коня выезженного! Такую-то силищу…
Кажется, вид нашего дебила развивает в Ольбеге миролюбие сильнее моих увещеваний. «Идиот как фактор сдерживания». Аналог «ядрёной боньбы» 20 века для детских игр века 12-го.
Лошадей сперва развьючивают, потом начинают грузить заново. Прокуево барахло, что идёт в Рябиновку, барахло Меньшаковой бабы с семью дочками, что идёт к Хрысю на постой и обучение, шиндель с реечками, чтобы Хотен кузню перекрыл. Обрешётку во вьюки?! Факеншит! Надо строить дорогу. А как здесь можно что-то построить, если вода поднимается
Наконец, гости покидают мою Пердуновку, проходит и ужин работников, и вечерний «разбор полётов». Что-то у нас получается, что-то — не очень. Дело — движется, проблемы — решаются, я — кручусь.
Глава 153
Уже в темноте появляется Чарджи — он у нас сегодня ночной дежурный.
– К тебе там…
Двое из коробецких, один — приметный сколиозник, другой — по-моложе, ничего запоминающегося. Стоят-мнутся. «Эта… ну…». Потом, вдруг вспомнив, неловко, неумело валятся мне в ноги.
– Боярич! Возьми нас к себе. Мы, того-самого… покаяться пришли. Мы те всё расскажем. Ну. Про эту девку-то. Только пообещай, что казнить не будешь. И к себе возьмёшь. По-хорошему. А то в Коробце-то нам…
Темно уже, спать охота. После такого трудового дня. Но, делать нечего, начинаю расспрашивать.
Ситуация у ребят типовая для этих мест. Отец погиб во время похода Свояка. Вдова с двумя малыми сыновьями, спаслась и вскорости вышла замуж за вдовца. У того тоже сыны. Осели в этом Коробце. Мачеха сразу стала отличать своих сынов от мужниных. Своим — кусок пожирнее да побольше. Отчим ответил тем же.
Теперь братья выросли и надо бы жениться. Отделяться… Землю-то даёт община. Общество поможет и с избой, и с той же печкой. Но куча вещей должна идти из родительского дома, из семьи. Скотина, птица, семенное зерно, утварь, инструменты… Отчим со сводными братьями высказались типично и однозначно: «Хрен вам». Вот парни и прикидывают наняться ко мне в работники. Чтобы заработать на полное обзаведение собственным хозяйством.
Всё? Нет, не всё. Почему они разговор о найме начали с покаяния? Почему они вообще начали этот разговор сейчас, а не концу общей месячной отработки?
«Ни мычит, ни телиться» — общенародный тип поведения. Парни — долго «мычат». Хмыкают, охают, вздыхают. Наконец, начинают внятно «телиться»: у них есть причина уйти из общины, у них есть причина проситься именно ко мне — вотчина будет подниматься, расти — есть надежда получше устроиться. Обосноваться не временно, а постоянно. Но главное: им страшно. Сегодня они соврали мне. Вместе со всеми. Потом увидели мою сверхъестественную способность различать враньё — «Дар Богородицы», увидели наказание за ложь. И коробецкие сообразили: это ещё не конец разборки, появились новые работники, значит — жалеть их не обязательно. Вот эта парочка готова сдать всех остальных просто потому, что у них есть «страх Зверя Лютого» и нет другого, «встречного страха» — потерять общину — они эту идею уже давно сами обдумывали.
Интересно, мне всегда казалось, что человек бежит от источника страха, а здесь — наоборот. Как старое фронтовое правило: «снаряд два раза в одно место не попадает». И бойцы прячутся в свежую воронку.
– Лады. Пошли под запись расскажите.
Сперва вдвоём с Николаем, потом, когда он, заснув прямо за столом, свалился с чурбачка — один, сижу всю ночь и царапаю бересту. Такой-то сказал такое-то и уступил место такому-то…
Утром отправляю «доносчиков» к рябиновской бригаде — нечего ребятам с односельчанами лишний раз общаться — могут быть… эксцессы. И начинаю, уже представляя характеры персонажей, выдёргивать по одному коробецких. Первые ещё нервничают, пытаются запираться. Последующие, уже услышав от товарищей суть происходящего — не дёргаются.