72 метра
Шрифт:
«Ах, не могу я, Рюрик Львович, ах, не могу…»
«Увы вам, Агнесса Сидоровна…»
Я закатил глаза и приготовился к худшему, а зам тем временем читал, все убыстряясь:
«Материализм и эмпириокритицизм».
«Тысячи вспугнутых ослов простирались за горизонты. Произошло массовое отпадение верующих. Множество их лежало там и сям в самых непотребных позах. Остальные были ввергнуты в блуд и паскудство. Сучизм процветал. И повинны в том были сами попы, дискредитировавшие в лоск не только себя, но и свет истинной веры. Мрак сочился. Тени неслись.
«Великий почин».
«Панданусы стояли колючей стеной. Цвели агавы. Царица ночи распустила повсюду свои мясистые сахарные лепестки. Удушливо пахли рододендроны и орхидеи. Свисали розалии. Кричали тапиры. Тарахтели коростели. Кряхтели обезьяны-носачи. Со стороны неторопливо несло амброзией. Жаба, скрипя сердцем, наползала на жабу. Наползала и брякала, наползала и брякала. Рай да и только. Ну как в таких условиях, я вас спрашиваю, схватить на себя бревно и потащить его неведомо куда? Совершенно невозможно даже помыслить, чтобы схватить…»
Дальше сдавленный зам лихорадочно выхватывал из-под заголовков только первые строчки.
«Три источника — три составные части марксизма».
«Только не надо трогать могилы…»
«Карл Маркс».
«Он открыл свой рот, и отшатнулся, и весь вспыхнул в луче!.. Нет. Нет слов для описания черного бюста этого чудовища, поставленного перед Думой в обрамлении арки. Сын погибели. Отец мрака. Брат отца сына безумства. Изы-ди! Антрациты! Помоечные блики ложатся. Пляшут гиганты!»
«Кто такие „друзья народа“ и как они воюют против социал-демократов».
«— Приветливо запахло шашлыком.
— Это жареным запахло.
— Вы ошибаетесь. Пахнет шашлыком. Шашлык обладает огромной притягательной силой».
«Очередные задачи советской власти».
«Умоляю! Только не это! Что угодно, но только не это! Только не трепет новой жизни.
— Гесь! — крикнул кучер во сне. — Сарынь на кичку! — и лошади в струпяных пятнах понесли, и полторы версты голова мертвеца колотилась о ступени.
Приехали! Поле чудес в Стране Дураков. Выбирай себе любую лунку, садись и кидай в нее золотой. Наутро вырастет дерево, и на нем будет полным-полно золотых для Папы Карло. Просто полно.
Сто миллионов Буратин! Столько же миллионов Папа Карл!»
«Как нам реорганизовать Рабкрин».
«А-На-Хе-Ра?! И так полная жопа амариллисов! Робеспьеры! Ну решительно все Робеспьеры!»
«Все на борьбу с Деникиным!»
«Увесистый мой! Ну зачем нам такой примитив? Не будем падать от него на спину вверх ножками».
«О соцсоревновании».
«— Вип-рос-са-лий!!! Шампанского сюда! Я буду мочить в нем свою печаль.
— Звезда души моей, временно не ложьте грудь ко мне в тарелку, я в ней мясо режу».
Хлоп! Это зам захлопнул мой конспект, тяжело дыша. Тут же потянуло гнилью. Кошмар, что было после. Но все вскоре обошлось. Все мои замы рано или поздно приходили к мысли, что я слегка не в себе.
Деревянное зодчество
Наше начальство
Для исполнения столь высокой цели оно избрало тему, близкую нашему пониманию, оно избрало автобусную экскурсию в Малые Корелы — в центр Архангельского деревянного зодчества.
И вот рано утром все мы, празднично убранные, частично с женами, частично с личным составом, приехали в этот музей под открытым небом.
Матросы, одетые в белые форменки, тут же окружили нашего экскурсовода — молодую симпатичную девушку. Легкое летнее платьице нашего экскурсовода, насквозь прозрачное, в ласковых лучах северного солнышка, волновало всех наших трюмных, мотористов, турбинистов четкими контурами стройных ног. Турбинисты пылали ушами и ходили за ней ошалевшим стадом.
И она, раскрасневшаяся и свежая от дивного воздуха и от присутствия столь благодарных слушателей, увлеченно повествовала им об избах, избушках, лабазах, скотных и постоялых дворах, о банях, колокольнях и топке по-черному.
— А как вас зовут? — спрашивали ее смущающиеся матросы в промежутках между бревнами.
— Галина, — говорила она и вновь возвращалась к лабазам.
— Галочка, Галочка, — шептали наши матросы и норовили встать к ней поближе, чтоб погрузиться в волны запахов, исходивших от этих волос, падающих на спину, от этих загорелых плеч, от платьица и прочих деталей на фоне общего непереносимого очарования.
Мы с рыжим штурманом осмотрели все и подошли к деревянному гальюну, который являлся, наверное, обязательной частью предложенной экспозиции: сквозь распахнутую дверь в гальюне зияли прорубленные в полу огромные дырищи. Они были широки даже для штурмана.
— Хорошая девушка, — сказал я штурману, когда мы покинули гальюн.
— Где? — сказал он, ища глазами.
— Да вон, экскурсовод наш, неземное создание.
— А-а, — сказал штурман и посмотрел в ее сторону. Штурман у нас старый женоненавистник.
— Представь себе, Саня, — придвинулся он к моему уху, не отрываясь от девушки, — что это неземное создание взяло и пошло в этот гальюн, и там, сняв эти чудные трусики, которые у нее так трогательно просвечивают сквозь платье, оно раскорячилось и принялось тужиться, тужиться, а из нее все выходит, выходит. Вот если посмотреть из ямы вверх, через эту дырищу, как оно выходит, то о какой любви после этого может идти речь? Как их можно любить, Саня, этих женщин, когда они так гадят?!
— М-да, — сказал я и посмотрел на него с сожалительным осуждением.
Наш рыжий штурман до того балбес, что способен опошлить даже светлую идею деревянного зодчества.
Посылка
Минеру нашему пришла посылка. А его на месте не оказалось, и получали ее мы. С почты позвонили и сказали:
— Ничего не знаем, обязательно получите.
Ох и вонючая была посылка! Просто жуть. Кошмар какой-то. Наверное, там внутри кто-то сдох.