8. Догонялки
Шрифт:
А сейчас взрослый, матёрый мужчина, боевой волхв, распластывается на земле перед тощим, плешивым подростком, и я спокойно выжидаю: правильно ли он примет позу покорности передо мною? Вот так, коленопреклонением, подползанием, лобызанием… фиксируются, оформляются здесь отношения между людьми.
Волхв пришёл просить. Просить у «Зверя Лютого». Здесь даже не отношения обычного, светского господина к своей двуногой скотинке. Здесь высокодуховные отношения. «Сакрал» ползающий в чистом виде.
И я ставлю ногу ему на голову. Да, «Святая Русь» уже многому научила меня. Научила давить сапогом шею ветерана и инвалида. Не испытывая угрызений совести, чувства смущения или неуместности, неприличности такого действия. Потому что здесь так принято. Здесь это нормально, «правильно».
Не прижимая, не надавливая — что я, садист какой? — прижать лицо, покрытое незаживающими ожогами к траве… — зачем мне делать ему больно? Но отношения обозначены чётко. И его желание подчиняться, и моё согласие принять его подчинение. Договор всегда есть «согласие при непротивлении сторон». Даже договор раба и господина.
Искренне ли его «согласие»? Как далеко оно доходит?
— Как твоё имя?
«Неприличный» вопрос. Имя, в отличие от прозвища, есть личная тайна. Человек открывает его только священникам или жрецам, которые имя и дают. Волхв осторожненько уклоняется. Он распластался передо мной, он принял мою пяту на выю свою. Ритуал подчинения, покорности — вполне исполнен. А вот некоторые мелочи… Кое-какие детали смыслов…
Его тело, его земная сущность — отдаётся во власть мою. Но частицу себя, частицу небесную, или, для жреца Велеса — подземную, он сберегает. Вместо «истинного имени» — прозвище:
— Меня называют Фанг. Балта Фанг.
«Белый клык»? Вроде бы, это волчье прозвище? Хотя и у медведей клыки белые. Я чуть надавливаю сапогом ему на голову.
— Когда говоришь со мной — не забывай добавлять «господин».
Пауза. Мне нужен чёткий ответ. Не сколько — от него, сколько — для остальных. Пауза всё тянется. Слышно, как волхв сглатывает. Никак не может решиться. Напряжённое молчание на полянке. Всё присутствующие затаили дыхание. Выпученные глаза одного из этих мальчишек очень интересно смотрятся в маскировке. Два таких… чайных блюдца с кустиками травы по краям. Лежащие — лежат. Но последний из лесовиков выше, тяжелее, старше меня. Не уверен, что смогу с ним справиться, если… «если что».
— Господин.
— Итак, как мне называть тебя?
— Меня называют Фанг, господин.
Упорствует. Но давить не буду — мало знаю. Разошлись.
Я не стал добивать его с «истинным именем» — волхв «сохранил лицо». Снова пауза. Теперь молчание тяну я. Типа — момент моего торжества и величия. А чего я такого выдающегося сделал? Непонятно. И чего дальше?
Фанг оценил мою способность к компромиссу, он воспринимает мою нерешительность как вопрос и начинает говорить:
— Господин мой, я, Фанг Балта, клянусь служить тебе до смертного часа или покуда ты не прогонишь меня. И если я нарушу свою клятву, то пусть…
Не так. Просто служба мне недостаточна. «Велесоиды» слишком опасны, слишком непонятны и малопредсказуемы. Да я просто не понимаю смыслов, которые они вкладывают в свои ритуальные клятвы! Смыслов, ограничений, подразумеваний. «Служить до смертного часа…» — его? Моего? Если он организует мне «смертный час» в рамках службы — это как? «Отправить экпресс-почтой к Велесу» — концентрированное выражение должностных обязанностей? Просто основание для законного прекращения договора?
Вот он проговаривает формулу подчинения на русском. В моё время большинство национальных законодательных актов в Европе, даже в официальном переводе на русский язык, имеет приписку: «Юридической силы не имеет». Действуют только тексты на местном государственном языке. А здесь как? Только на голядском? Так я просто не пойму! Проще надо быть, проще. И — всеобъемлюще. По Иисусу,
— Довольно. Пусть будет твоё «да» — да, а твоё «нет» — нет. Будешь ли ты служить мне?
— Да. Господин.
— А теперь сядь и расскажи мне — какая беда привела тебя ко мне.
Какая-какая… А то я не знаю? «Беда по имени Ванька».
Как всё связано в мире! Какая там «свобода воли»! Меня просто несёт течение. Сплошная обязаловка.
«Без закуски ром не пей: Очень вредно это. И всегда ходи с бубей, И всегда ходи с бубей, Если хода нету».Вот я непрерывно и «хожу с бубей». Поскольку «хода» у меня в этой «Святой Руси» — нету. Всей моей «свободы воли» — что очень умирать не хочется. «Очень вредно это». И я как-то изворачиваюсь да уворачиваюсь из всех этих… убивальных для меня хеппинсов.
Но каждый мой «изворот» или «уворот» порождает новую цепочку следствий. Которых я не понимаю, которые возвращаются ко мне. «Догонялочки» мои.
Три месяца назад я пришёл с Марьяшей в Рябиновку. А куда ещё я мог прийти? У меня в этом чужом мире «Святой Руси» нет никакого «своего» места, а для неё — это родительский дом. За время нашего квеста я как-то привык принимать решения, брать на себя ответственность. А как иначе? Ведь мои попутчики — Марьяша, Ивашко, Николай — попадались мне в такие моменты, когда они нуждались в моей помощи. Они привыкли смотреть на меня как на старшего, на главного. Вот и я привык… «решать вопросы». Когда на одного из моих спутников — охотника Могутку наехал местный управитель Доман, ныне уже покойный, то я схватился за свою шашечку, пуганул старого дурня клинком. И оказался в порубе. А Марьяша — в объятьях своего законного мужа. Чтобы не попасть под наказание, не вернуться в состояние холопа, «орудия говорящего», я так накапал её мужу Храбриту на мозги, что тот избил и жену, и тестя — Акима Рябину, и сына своего — Ольбега. Из двух вариантов: «лечь в мать сыру землю» или пойти «двуногой скотинкой на вывоз» — я выбрал третий. И мне пришлось идти убивать пьяного и сонного Храбрита. Чтобы избавить семейство от новых побоев и смерти. За что я получил вдруг открывшуюся вакансию: «родной внебрачный сын Акима Яновича Рябины, принятый им в семью с некоторыми ограничениями в правах наследования». Одним словом — «ублюдок рябиновский».
И всё было так хорошо и благостно, но Аким захотел свежих речных раков. У меня был выбор? Я пошёл, забрёл, сдуру, в чужие владения, подрался с местными мальчишками, захватил в плен девку — Пригоду. А что, нужно было бросить в лесу на тропинке пару полных корзин только что наловленных раков? «Пауки» явились разбираться, пришлось устроить им представление с несколько шокирующими элементами стриптиза. У меня был выбор? Спокойно смотреть, как они разносят Рябиновку? «Пауки» устроили на меня засаду. И стали покойниками. Пошла эскалация конфликта, и они натравили на меня «детей Велесовых» — волхвов голядских и их лесовиков. Мне что, надо было смиренно дать скормить себя ихнему медведю-переростку? Удалось устроить им маленький кошмарик и сбежать. Потом я промыл этому, пленённому мною Фангу, мозги по теме «пришествие Зверя Лютого в мир земной и проистекающие от этого возможные неприятности» и отпустил. С единственной и чётко выраженной надеждой: чтобы вся эта голядская… голядина мне больше на глаза не попадалась.
Но вот — обожжённая голядская морда, с тёмными, мокнущими пятнами ожогов на лице, сидит передо мной, и чего-то от меня хочет. Да я всё сделаю, что смогу, лишь бы тебя больше никогда не видеть! Ни тебя, ни твоих соратников и выкормышей. Лишь бы вы убрались отсюда куда подальше. Потому что получить что-нибудь остренькое в спину из кустов на лесной тропинке… Или влететь в какую-нибудь ловушку… А защититься от этого я не смогу. Я не знаю, не чувствую лес, как они. Я, как всякий горожанин, в лесу — слепой, глухой и бессмысленный. Я и так-то в этой «Святой Руси»… Не надо иллюзий. А уж в лесу — особенно.