89.Группа Тревиля
Шрифт:
И вот тут я наконец окончательно отключился. Очевидно, я дошёл до одного из домов сам, но ничего этого не помнил.
…Я открыл глаза и уставился в низкий, покрытый какой-то плесенью потолок. Что-то непонятное было с этим потолком. Он шевелился. Приглядевшись, я понял, что по потолку шли рабочие муравьи.
Они двигались двумя ровными колоннами, слева направо нагруженные, справа налево порожняком. Это было будто картина из фильма, что я видел давным-давно, или образ
Муравьи.
Совершенно осмысленные существа, ничем не хуже прочих других осмысленных — людей, к примеру. Только маленькие — просто они меньше нас: вот у меня, мечущегося по Зоне человека, мотивы куда более бессмысленные, чем движение этих муравьев. Вдоль колонн редкой цепью стояли крупные черные сигнальщики, стояли неподвижно, медленно поводя длинными антеннами, и ждали приказов. И я точно уже это видел где-то.
Скрип двери отвлёк меня от воспоминания.
Передо мной появилось лицо старика, лесного бога.
— Ну вот и чудненько, паренёк, — сказал он в бороду. — Миленько да чудненько. Далеконько ты забрался.
Я привстал и вторым после муравьев для меня было другое видение из прошлого.
Это было знакомое лицо.
Первым делом я увидел большой портрет Ленина на стене. Нормальный такой, официальный портрет — я такие помнил по детству.
Ленина довольно сильно засидели мухи — или уж муравьи, не знаю. Но он всё равно оставался улыбчивым всеобщим дедушкой.
Только я успел додумать эту мысль, как откуда ни возьмись появилась женщина, лица которой я не видел, но она стащила с меня ботинки и брюки.
Я совершенно неприлично заржал, но одним ловким движением она воткнула мне в рот пучок травы. Рот мой сразу наполнился горькой слюной, и я снова забылся.
Нужно было спать, даже если меня тут будут держать на откорм.
Это всё равно.
И я снова спал, долго, непонятно сколько, потому что когда я снова проснулся, было тихо и темно. Ночь окутывала меня, и это было очень странное ощущение.
Я никогда не спал в русских избах за печкой, а тут ощущал себя будто в тёплом коконе, в мирной домашней теплоте, которая и должна быть за домашней печкой.
Это было почти наркотическое ощущение спокойствия и радости, причём, испытывая его, я понимал, что нахожусь посередине Зоны. То есть я находился посередине смертельно опасного для человека пространства, помнил это, и всё же чувствовал себя совершенно счастливым.
Я подошёл к опушке и увидел, что сразу за деревней начинается кладбище.
Причём размеры кладбища были куда больше, чем площадь самой деревни. Более того, кресты уходили стройными рядами в лес, теряясь там в темноте.
— Не пугайся, паренёк, — сказал дед мне в спину. — День сегодня такой, радостный день единения. Сейчас все приехали.
— Все? — переспросил
— Те, кто здесь жил. У кого родственники здесь.
И правда, только сейчас я заметил, что к могилам идёт довольно много людей.
— Что это? Зачем это? — напрягся я.
— Ну как же, день такой. Мы приходим со своими поговорить.
Вечерело. На могилах зажглись огоньки.
Люди сидели — кто на лавочках, а кто на земле. Было это не очень страшно, скорее чудно — так в больших городах говорят люди, у которых в ухе беспроводная гарнитура от телефона. Я так принял однажды одного человека за сумасшедшего.
Тогда я ехал в нью-йоркском метро, а напротив меня сидел человек, который чётко и внятно что-то говорил невидимому собеседнику. На коленях у него лежала пачка деловых бумаг с какими-то графиками и диаграммами. Я быстро понял, что на самом деле у него телефон в ухе, и он никакой не сумасшедший. Но поезд подошёл к станции, и человек вдруг швырнул веером бумаги и пошёл к выходу. И я понял, что никакого телефона у него нет.
Но Нью-Йорк остался в далёком прошлом (в этот момент я вспомнил, что эта история случилась всего два месяца назад).
А тут была своя жизнь, и у каждой могилы сидели родственники и говорили со своими мёртвыми.
Разговор ладился не у всех — какая-то женщина, кажется, слушала поучения и время от времени, не сдерживая слёзы, говорила «Да… Да… Да…». Видимо, покойник был не в меру строгий. Разговоры были и более живые — на одной могиле сидела семья с детьми — они тихо, но всё же перебивая друг друга, о чём-то взволнованно рассказывали.
Огоньки уже мелькали в самой чаще леса, и заходить туда я не хотел.
Моё дело — сторона, моих знакомых тут нет. Ну а мешать этим людям мне было неловко. Я вернулся в дом. Там было тихо и пусто, дедушка куда-то подевался.
На столе одиноко коптила керосиновая лампа.
Мне ужасно хотелось есть, и я открыл стоявший у двери старый холодильник «ЗиЛ», белый, облупленный, с автомобильной ручкой на дверце.
Внутри было пусто и пахло каким-то старческим валокордином.
Однако в самом низу обнаружилась глиняная миска, полная какой-то каши. Я с опаской понюхал это варево и даже потрогал его пальцем.
Каша была кашей, но непонятно из какой крупы. Передо мной была чёрная масса, но по виду съедобная. В конце концов, зачем иначе тут кто-то ложку забыл? Ложку я взял и принялся есть — сначала деликатно, а потом просто жрать.
Керосин в лампе кончался, и она начала мигать, язычок пламени то исчезал, то с шумом появлялся. Звук был такой, будто лампа плюётся. Наконец стало окончательно темно.
— Поел? Это хорошо, — сказал в темноте старик. Я так и не понял, откуда он взялся. — Это значит, ты, паренёк, на поправку пошёл.