8том. Литературно-критические статьи, публицистика, речи, письма

Франс Анатоль

«Вы забываете о республике!» — сказал мой собеседник министр таким же проникновенным и кротким тоном, каким священники говорят: «Вы забываете о боге!»

Боже мой, я не обладаю проницательностью министра и не замечаю, чтобы республика была в опасности. Можно только сказать, что как в парламенте, так и по всей стране идет движение слева направо, что государство мало заботится о реформах, в частности налоговой системы, и что ветер демократии слабеет. Можно сказать еще, что, хотя на последних муниципальных выборах в целом победа осталась за республиканцами, реакция без боя завладела Парижем и фактически им управляет. Но если присмотреться поближе, легко заметить, что вовсе не политические причины отдали столицу на расправу реакционным и клерикальным чиновникам. Все эти господа — ловкие дельцы. Реакционеры и республиканцы отлично сговариваются между собой в городской ратуше, точно жулики на ярмарке, и если существуют заговоры, то заговорщиками оказываются не принц Гамель или принц Виктор, а подрядчики общественных работ. Наконец, главное состоит в том, что рабочего теперь перестала интересовать республика, которая, со своей стороны, никогда особенно им не интересовалась.

Он платит ей той же монетой. В парламенте широко представлены интересы финансистов, промышленников, землевладельцев; но интересы рабочих, при нынешнем составе парламентских социалистов, там вовсе не представлены. Добавлю, что по многим причинам, для подробного изложения которых не хватило бы целого тома, они и не могут быть представлены; в этом-то и состоит наиболее странная особенность современного положения. Суть в том, что рабочие теперь не имеют ни малейшего желания жертвовать ради республики, как в феврале 1848 года [770] , тремя месяцами бедствий и нищеты. Мой собеседник министр утверждает, что они уже не такие стойкие республиканцы, как прежде. Возможно, но они еще того менее бонапартисты, еще того менее роялисты. И прочитав в своей газете, что принц Гамель отправился в Австрию, чтобы подготовить новое сражение при Ваграме, пролетарий, наверное, только усмехнется, — судя по его равнодушию к военной славе и по явному отвращению к международным войнам, — и спокойно предоставит этому пылкому подражателю Наполеона тешиться тактическими упражнениями. Необходимо еще добавить, что, если нынешний режим теряет симпатии рабочих, он зато приобретает популярность у промышленников и крестьян. Что же касается финансистов, как евреев, так и христиан, то с их стороны было бы большой глупостью и черной неблагодарностью не любить нашей республики и не служить ей. Они ею управляют, и они же извлекают из нее доходы.

770

…как в феврале 1848 года… — Временное правительство, пришедшее к власти в результате февральской буржуазной революции 1848 г., сохранило все прежние налоги, падавшие на народные массы, отказалось от обложения крупных капиталистов. Через три месяца 15 мая демонстрация рабочих и ремесленников явилась в Учредительное собрание с требованием помощи безработным и нуждающимся и изменения системы налогообложения. Демонстрация была разогнана.

Итак, правительству совершенно нечего бояться, и, мне кажется, мой министр, знающий силу и слабость партий, в сущности, не испытывает настоящего беспокойства. Но он все же не отказывается от своих слов. По его мнению, за демонстрациями в Дравее и забастовкой в Пато кроется что-то подозрительное. Но, право же, он привел мне слишком мало фактов, чтобы я мог в это поверить. Если бы во Всеобщей конфедерации труда открыли заговор агентов-роялистов, это стало бы уже известно, и остроумному министру не пришлось бы прибегать к смутным догадкам, в сравнении с которыми лучистое вещество Крукса, протил, атомный туман показались бы плотной материей. Впрочем, несмотря на то, что он человек умный, а может быть именно поэтому, он казался неуверенным, растерянным, нерешительным и, по-видимому, не испытывал никакой охоты ввязываться в борьбу с рабочими организациями. И то сказать, если ты министр — есть о чем подумать и даже побеспокоиться: никогда не знаешь, к чему это приведет.

Ибо нельзя отмахнуться от этого дела, нельзя же сказать, что это пустяки, — просто «какая-то женщина утопилась». Дело идет не больше не меньше как о борьбе между трудом и капиталом, о страшной ожесточенной борьбе, которая развертывается с переменным успехом во всех странах мира. Может показаться на первый взгляд, что конституционное правительство, как, например, наше или английское, скорее, чем правительство самодержавное, способно поддерживать равновесие между капиталом и трудом. Но это далеко не так. Ему это не только трудно, но и невозможно, так как конституционное многопартийное правительство зависит от большинства, а большинство всегда склоняется на ту или другую сторону. Нет надобности говорить вам, на чьей стороне парламентское большинство во Франции. Всегда и повсюду, даже в самых демократических демократиях, оно на стороне имущих классов.

Мой собеседник отлично это знает; он видит, до каких крайностей можно дойти. И ему это неприятно. Кроме того, при всей своей опытности и образованности, он совсем не знает рабочего вопроса; и никто из его коллег этого не знает. Если он обратится к Бриану или Вивиани, те ответят, что такого вопроса не существует. Гамбетта, когда был у власти, тоже отрицал социальную проблему. Мой министр действует наугад, ощупью, в потемках. Долгое время находясь на правительственных должностях, он к этому привык. Как бы то ни было, он неохотно занимается делами рабочих организаций. Ведь он принадлежит к партии, которая в июньские дни уже разобрала и упорядочила проблемы труда. И как человек очень добрый, очень гуманный, он предпочитает верить, подобно Бриану, что никакого рабочего вопроса вообще не существует.

И вдруг события этого кровавого дня в Дравее, глупые и жестокие репрессии против участников безобидной по существу демонстрации, аресты нескольких человек из числа тех, кто выражал сочувствие пострадавшим, вызвали в рабочих массах широкую волну возмущения и лучше всякой пропаганды возвеличили Всеобщую конфедерацию труда. Она была еще слабой организацией. Что это было? Небольшой состав участников, много добрых намерений и мало возможностей, душа без тела. Главным образом она служила местом встречи для разрозненных сил. Она объединяла больше маленьких синдикатов, чем крупных, и была так слабо организована, что ее решения принимались меньшинством голосов, а это уже нечто вроде аристократии. Кто-то очень метко сказал про Конфедерацию, что под ее окнами народу много, а в доме никого нет, Тем не менее она играла важную роль. Для пролетариата это был пылающий очаг, главный центр притяжения. Когда юноша,

вскормленный волчицей на берегах Тибра, провел плугом борозду вокруг жалких пастушеских хижин в Лациуме, он создал лишь небольшой поселок, и все-таки Рим был основан.

Вполне понятно, что мой министр озадачен. Он слишком осмотрителен, чтобы кричать вместе с толпой обывателей, которым страх придает храбрости: «К оружию! Хватайте ружья и заступы! Надо покончить с Конфедерацией труда!» Разумеется, ее можно распустить, уничтожить, вырвать с корнем, но гораздо труднее помешать ей возродиться. Она необходимое следствие синдикализма, а какому же правительству во Франции теперь под силу сокрушить синдикализм! Наши власти и хотели бы этого, да не могут. Для подобной задачи пришлось бы просить Николая прислать своих казаков. Я знаю, что их опять будут осыпать цветами на Елисейских полях, как в 1815 году, но синдикализм все-таки возродится, так как это одна из необходимых форм современной общественной жизни.

Его плохо знают, о нем неверно судят, его плохо понимают. Правители и политики от страха представляют его себе в искаженном виде. Синдикализм еще находится в процессе развития, его формы неопределенны, многообразны, многолики, во Франции он не так жизнеспособен, силен, уверен в своих методах и возможностях, как в Англии или в Германии. Однако в нем можно различить три основных направления, которые я и хочу отметить. Я знаю, что это сухая тема, что литературу о синдикализме читают неохотно, но я знаю также, как важно понять мысли, чувства, стремления огромного и неизвестного нам рабочего мира. Во французском синдикализме, еще неясном и бесформенном, можно различить правое крыло, центр и левое крыло. Мои определения имеют то неудобство, что при всяком определении вещи представляются более точно и ясно разграниченными, чем они есть на самом деле. Но еще большее неудобство не давать никаких определений; здравомыслящему человеку претит всякая неясность. Итак, допустим, что в настоящее время во французском синдикализме выявляются три партии, три доктрины. На правом крыле — реформисты вроде Кейфера и Федерации работников книжного дела. Они ожидают улучшения жизненных условий пролетариата только от правительственных реформ. В центре — основная масса рабочих, как, например, шахтеры, — независимых от правительственных и парламентских влияний; они действуют организованно и планомерно, без резких политических выступлений, без применения силы. Левые, наиболее непримиримые, не надеясь добиться никаких реформ иначе как силой, признают необходимость революционной борьбы.

Как замечает мой друг Л. Ниель, синдикализм соприкасается с политикой лишь своими крайностями. Он соприкасается с ней на правом крыле, которое признает парламентаризм, и на левом — ибо оно отрицает парламентаризм. Зато в центре — это синдикализм в чистом виде, столь же чуждый правящим партиям, как и партиям оппозиционным; он остается исключительно и всецело профессиональным движением.

В глазах лучших знатоков рабочего движения именно этот синдикализм имеет все возрастающие шансы взять верх. Лояльный синдикализм и синдикализм революционный, по некоторым признакам, слабеют, и оба крыла огромной армии стягиваются к центру. Последние события как будто подтверждают это мнение. Кейфер, например, — реформист, парламентарий и член умеренной партии, к тому же человек благородный и высокообразованный, — оказал Федерации работников книжного дела важные услуги, которых никто не может отрицать, но за последнее время его влияние заметно ослабло. Судя по всему, Парижская секция одерживает победу, а вместе с ней почти во всех объединениях типографских работников Франции одерживает победу подлинный синдикализм, стоящий в стороне от политической борьбы, от законодательной и парламентской власти. Это один показатель. А вот и другой. Федерация шахтеров принадлежит к реформистам и парламентариям; но в результате присоединения к Всеобщей конфедерации труда она, вероятно, несколько охладеет к парламентаризму, причем г-н Бали, сам парламентарий и даже депутат, немало способствовал этому охлаждению. Он справедливо полагает, что шахтеры не станут от этого революционерами, зато будут не столь ярыми реформистами. Это еще не все. Умеренная и реформистская Федерация торговых служащих склоняется влево, судя по резолюциям, принятым ею на конгрессе в Руане.

В то же время мы видим, как левые, революционные федерации склоняются в противоположную сторону. Синдикат булочников департамента Сены, известный своей непримиримостью, ожесточенностью и терроризмом, согласился принять метод референдума, что сближает его с шахтерами и с центром. Корпорация парижских землекопов, примыкавшая к Федерации строительных рабочих, довольно запальчивой и резкой, во время последней забастовки предложила предпринимателям разрешить конфликт, подписав коллективный договор. Хотя это предложение и не было принято, оно указывает на известную умеренность. Надо ли приводить частные примеры того, как дух благоразумия, не имея возможности положить конец борьбе, старается ее упорядочить? Грифюлес, посаженный в тюрьму за участие в демонстрации в Дравее, на самом деле протестовал против демонстрации, считая ее бесполезной и опасно революционной. Сам грозный Пуже заявил недавно, что он считает жестокость и преследования вредным методом пропаганды.

Итак, во Франции со всех сторон обнаруживается стремление создать мирный синдикализм, который держался бы в стороне от политики, синдикализм чисто практический и корпоративный… Правда, именно этого у нас больше всего и боятся. И, кроме того, среди обывателей уже поднялся шум. Мелкий буржуа испугался, депутат струсил, а страх — плохой советчик. Вероятно, этим и объясняется, почему у моего министра был такой встревоженный вид.

Предисловие к брошюре Эберлина-Дарси «Очерк коллективистского общества» [771]

771

В конце 1908 г. в Париже вышла брошюра публициста Эберлина-Дарси «Очерк коллективистского общества» с предисловием Анатоля Франса.