999,9… Проба от дьявола
Шрифт:
– Небось голову ломаете, с чего бы это я напросился к вам в гости. Как говорится, незваный гость хуже татарина.
Жукова вздрогнула.
– Зачем же вы так?
– Тогда простите, ежели грубо получилось, но разговор-то, как сами догадываетесь, непростой.
В ее лице что-то сразу изменилось. Оно вдруг стало похоже на каменную маску, и женщина так же негромко, но уже совершенно другим, жестким голосом произнесла:
– А о чем, собственно, разговор? Я не понимаю.
– Ах, Лариса Васильевна, – скорбно вздохнул Яровой, – все-то вы прекрасно
– В чем?.. – вспыхнула Жукова. – В чем раскрыться?
Ее голос набирал силу, и Яровой невольно сравнил ее с куропаткой, которая пытается отвести врага от своего гнезда с птенцами. В памяти всплыл телефонный разговор с Быковым и его слова относительно скоропостижной смерти Жукова: «Лыжник, мастер спорта по биатлону, никогда раньше не жаловался на сердце, и вдруг…» Стало понятно, что ничего лишнего она ему не скажет, если даже и знает что.
– В чем, спрашиваете, раскрыться? Да хотя бы в том, что именно заставило вас смириться со столь странной смертью мужа? – Он сделал ударение на слове «что», и было видно, как дрогнули ее руки. – Прекрасный спортсмен, лыжник, что уже само по себе говорит о его состоянии здоровья, и вдруг инфаркт. Простите меня, Лариса Васильевна, но в подобные роковые заморочки я давно уже не верю. Да и вы сами, насколько мне известно, довольно разумная женщина.
– Вот именно, что разумная, – вскинув на Ярового лихорадочно блестевшие глаза, произнесла Жукова. – Поэтому я просто не понимаю вас. Чего вы от меня добиваетесь, каких признаний? И этот ваш телефонный звонок с просьбой встретиться, ваше непонятное внимание к смерти моего мужа… Но если вы думаете, что именно он уводил с завода слитки, так это… так это…
Она замолчала и злым, испепеляющим взглядом уставилась на гостя.
– Именно этого, Лариса Васильевна, я и не думаю, – попытался успокоить ее Яровой. – А вот насчет того, почему вы не настояли на вскрытии, тогда как…
– Было медицинское заключение, – с непонятным вызовом в голосе бросила хозяйка дома, – и не верить ему я не видела оснований.
– И в то же время все основания были. Однако вы, вопреки всему разумному… – Это слово он произнес чисто интуитивно, и она купилась на него.
– А что вы лично, живя в своей Москве, считаете разумным? – взвизгнула было Жукова, однако тут же смогла взять себя в руки и уже на совершенно иной ноте едва слышно произнесла: – Простите… простите меня.
– Бывает, – вздохнул Яровой, поднимаясь с кресла. – Жалко, конечно, что разговора не получилось, хотя я очень на него надеялся.
– А зачем это вам?
– Чтобы дойти до истины.
– Истина в том, что Гены больше нет. Нет! А у меня на руках двое детей, которых еще растить надо.
– Возможно, вы и правы, и все же… Последний вопрос, и я ухожу. Кто-нибудь предупреждал вас, чтобы вы не поднимали шум вокруг смерти вашего мужа? Или кто-то угрожал… А может, обеспеченную жизнь посулил, если будете держать язык за зубами.
– Вы это о чем? – неожиданно сухим, спокойным голосом произнесла
И Яровой не мог не обратить на это внимания.
– Да все о том же, Лариса Васильевна. Не секрет, что именно Геннадий Михайлович более всех боролся на заводе с золотоношами, и эта его смерть, причем довольно странная смерть, не могла не вызвать целого ряда вопросов. Кстати, он болел чем-нибудь перед смертью?
Жукова молча кивнула головой.
– Но на сердце не жаловался.
– Не жаловался, просто простудился сильно, а потом… потом это страшное осложнение.
– И что, он лежал в больнице?
– Зачем же в больнице? Гена дома предпочитал болеть. А те уколы, что врач прописал, ему медсестра делала.
– А ему во время болезни с сердцем плохо стало или все-таки на излете?
– Пожалуй, уже к концу болезни. Гена думал, что еще день-два отлежится, и он на работу сможет выйти, а оно… оно вон как обернулось.
Еще в тот момент, когда Яровой звонил жене Жукова, чтобы договориться о времени встречи, он догадывался, что ему не очень-то обрадуются в этом доме, однако никак не ожидал увидеть со стороны вдовы столь откровенную неприязнь. И теперь, забравшись на водительское место старенького «Опеля», который ему презентовали на время командировки в областном УВД, он размышлял об истинных мотивах этой неприязни.
Судя по всему, Жукова знала о смерти мужа нечто такое, чего не знали другие, или просто догадывалась о том, что ему помогли уйти на тот свет, но при всем при этом даже в мыслях не могла допустить, чтобы поделиться своими сомнениями с кем-то из близких ей людей, не говоря уж о въедливом московском следователе, который своим копанием в смерти мужа грозил навести на ее гнездо непоправимую беду, и одно это давало основание предполагать…
Предположений было более чем предостаточно, только их к делу не подошьешь.
Яровой посмотрел на часы – начало шестого. Значит, Марченко, который с высоты своего прокурорского кресла воспринимал рабочее время как нечто отпущенное небом, все еще коптил потолок в своем кабинете.
– Тимофей Петрович? Яровой беспокоит, рад, что вы на месте. Хотел бы подъехать к вам.
– Что-нибудь срочное? – мгновенно насторожился Марченко.
– Пожалуй. Надо будет подготовить постановление на эксгумацию трупа и зарядить на это криминалистов.
Долгое молчание и наконец:
– А кого, простите, эксгумировать?
– Жукова, бывшего начальника аффинажного цеха завода цветных металлов.
– Я… я не понимаю.
– Вскрылись кое-какие обстоятельства его смерти, надо их прояснить.
– Какие на хрен обстоятельства! – почти истеричным криком взорвался мобильник: – Зачем? Он же своей смертью умер, инфаркт, а вы «вскрытие». – И уже чуть спокойнее: – Да и зачем нам с вами народ полошить?
«Народ полошить», – усмехнулся Яровой и уже не смог удержаться, чтобы не съязвить: