999-й штрафбат. Смертники восточного фронта
Шрифт:
Силы русских перед «Гамбургом» к этому моменту уже заметно поредели, и на этот раз Гебхардт дошел–таки до моста через Ловать и занял там передовые позиции. Спустя несколько дней за проявленное мужество он получил Железный крест, а спустя еще несколько обрел неглубокую могилу среди руин.
Ночью к Гебхардту в помощь отправили пулеметчиков, второй взвод и саперов. Солдаты Шрадера, а также те, кто обслуживал противотанковое орудие, остались внутри «Гамбурга» или в непосредственной близости от него. Старшим назначили Хазенклевера. Радиостанция Гебхардта рядом с мостом была уничтожена, и к Хазенклеверу явился вестовой, чтобы тот доложил обстановку в районе моста командованию, находившемуся в «Синг–Синге».
Фон
— Так точно, — ответил Хазенклевер, — однако герр лейтенант уже отдал приказ подложить под него взрывные заряды.
— Верно, — ответил в свою очередь фон Засс, — это единственно правильное решение в случае чрезвычайной ситуации. Однако следует думать позитивно, и, если это возможно, необходимо попытаться удержать мост. К нам движется пополнение, и этот мост еще может оказаться для нас крайне важен.
Фон Засс имел смутное представление о том, что говорит, или же в последнее время он слишком устал. «Гамбург» располагался в северной части города, в то время как группа Волера направлялась к Войлочной фабрике. Разумно или нет, однако он полагал, что этот мост, как и любой, следует удерживать как можно дольше, потому что одному богу известно, какими окольными путями придется пользоваться потом и как это скажется на их последующих действиях.
Хазенклевер если и понимал эти тонкости, то лишь крайне смутно. Впрочем, о том, что движется пополнение, им сказали еще несколько дней назад. Фон Засс говорил спокойно и гладко, возможно даже, чересчур спокойно и гладко, однако Хазенклевера его голос взбодрил. Он думал лишь о вверенном ему участке, о том, что хорошо бы получить в свое распоряжение свежие силы. И хотя он считал, что ему не подобает просить генерала о подобных вещах, тем не менее он попросил.
— Какова ситуация у Гебхардта?
Хазенклевер выглянул в амбразуру, однако тишина — относительная тишина — была даже более красноречивой, чем звуки боя. В ответ он сказал лишь, что враг еще не предпринимал контратаки, хотя внутренний голос подсказывал ему, что ее нужно ждать с минуты на минуту, а пока враг затаился и ждет.
— Отлично, фельдфебель. Резервы есть и пребывают в боевой готовности. При необходимости пришлю их в ваше личное распоряжение, однако пока я держу их в центре, на тот случай, если обстановка потребует переброски в другую точку. А вы молодцы. Передайте Гебхардту, чтобы он при первой же возможности связался со мной по радио. Мне нужно с ним поговорить. А еще лучше — отправьте к нему еще одного связиста.
— Так точно, герр оберст!
Поговорив с фон Зассом, Хазенклевер взбодрился хотя бы потому, что генерал разговаривал с ним уважительно, как и с любым офицером. И хотя порой бывает трудно отличить правду от лжи, по крайней мере в иные моменты такая видимость искренности способна успокоить нервы, а это уже немало. Теперь, в отличие от остальных, нервы Хазенклевера не были взвинчены до предела, однако он задумался о том, что, по всей видимости, будет вынужден взять на себя командование, если Гебхардт не вернется из боя за мост, а помощь из центра города не поступит. Ладно, куда деваться, ничего не поделаешь, вот только закурить бы. Ему хватило бы даже полсигаретки, отрешенно подумал он. Теперь курево им выдавали скудно, и это сказывалось. Сила воли, воздержание, напряжение. От этого никуда не деться. Он осторожно переломил сигарету пополам, аккуратно собрал табачную крошку во вторую половину, и лишь затем поднес сигарету к губам. Оставшуюся же половинку бережно положил в карман.
Кто–то из солдат поднес ему спичку, и Хазенклевер кивком поблагодарил его. Он сделал одну затяжку, опустил сигарету, чтобы
Заметив солдата, он щелчком пальцев подозвал его к себе и велел идти к мосту, чтобы отнести туда вторую рацию.
— Будь осторожен. Другой у нас нет, так что принеси ее назад.
Спустя несколько минут он все еще смотрел в амбразуру, когда небо осветила сигнальная ракета. Он выругался. Радист и солдат, которого он отправил на мост, бросились на землю. В ослепительно–белом свете ему было видно, как они затаились среди обломков кирпича. Затем ракета с шипением погасла, и вернулась темнота. Хазенклевер прислушался: ага, эти двое встали и двинулись дальше. Когда небо осветила вторая сигнальная ракета, он снова увидел их. Впрочем, не только их, но и в те секунды, пока было светло, заметил какое–то движение на мосту. А потом они вновь исчезли, словно перепуганные ночные животные. Русские в течение всей ночи вели по мосту огонь, скорее в целях устрашения, нежели как часть наступательных действий. Однако сейчас стояла тишина, и вспышка ракеты лишь еще сильнее подчеркнула ее. Шипящий свет на какое–то мгновение завис над головой, после чего медленно поплыл, пересекая черную пустоту, роняя по пути бесчисленные мелкие огни, и казалось, что с небес падает легкий светящийся дождик.
В этом призрачном свете любой солдат с Волховского фронта, бросив взгляд на одну–единственную дорогу или улицу, увидел бы не груды битого кирпича, а скорее полную бурелома поляну посреди леса, «Эрику Шнайзе» или «Дору Шнайзе», — широкий проход, прорубленный в дремучих лесах на берегах Волхова. Потому что груды руин перед «Гамбургом» все еще несли в себе сходство с такой заваленной буреломом поляной — те же вывернутые из земли корни, расщепленные стволы деревьев, даже если на самом деле это были перекореженные трубы и груды битого кирпича и бетона. Все это сливалось в единую картину разрушения и вселенского хаоса, однако, если приглядеться, то каждая деталь этой жуткой картины была хорошо различима и жила своей собственной жизнью, словно песчинка среди миллионов ей подобных песчинок.
Остов моста, дорога, что вела среди этого каменного бурелома, один–единственный танк слева, и жуткий остов сгоревшего танка справа.
Ракета погасла.
Было тихо, однако, что касается Хазенклевера, полной тишины для него никогда не существовало, и дурные предчувствия здесь ни при чем. Ему было слышно, как они трудятся где–то там, на мосту, точно так же, как его ухо улавливало приглушенные голоса солдат, что находились вместе с ним в блиндаже. Иваны затаились лишь на время и вновь заявят о себе, как только будут готовы. И тогда прощай, тишина.
Фрайтаг почти не сдвинулся с того места, на котором сидел.
— Ты немногое потерял, — произнес он наконец. — Они забросали нас снарядами. Бомбили с воздуха. Такого дня, как сегодня, еще не было…
Кордтс, к которому были обращены эти слова, лишь негромко хмыкнул.
— А еще этот снег, погода словно сошла с ума. А потом снова дождь.
— Снег, — задумчиво произнес Кордтс.
Было сыро и холодно, в воздухе стоял резкий запах кордита и горелого масла. Впрочем, могло быть и хуже. В принципе все вокруг имело относительный характер, но так уж он привык воспринимать вещи. Холм. Вот где в прошлом году было по–настоящему холодно. Этот холод стал для него мерилом, истинной точкой отсчета. Смрад смерти, по крайней мере снаружи, пока что еще был не так силен. Наверно, причиной тому дождь, который смывал и уносил его с собой.