А дальше только океан
Шрифт:
Неожиданно в двери появилась щель: за нею кто-то явно нервничал, пришлось начальнику клуба выйти и успокоить не в меру любопытных.
— …И последнее. — Терехов близоруко всматривался в программку. — Вокальная группа мичмана Щипы. Слушаем, товарищ начальник клуба.
— Неплохо, конечно, — кашлянул тот в кулак, — но… Архаизм. Песня ходила где-то еще в прошлом веке, а так… В общем, ставлю четверку.
Адель Аполлоновна опять что-то забыла в сумочке, но тут же с вызовом глянула на начклуба:
— Я бы рискнула поставить высший балл…
— А я его ставлю безо всякого риска, — убежденно заявил Скоробогатов. —
— Школа механизаторов и мичманские курсы, — пояснил Ветров.
— Говорите, прошлый век?.. — Терехов снял очки и стал их протирать краем большого платка. — Это же замечательно, когда песню поют сто лет! А сколько проживет ваша «ла-ла, ха-ха»? Когда выходили из зала, — Терехов будто размышлял вслух, — слышу, за спиной матрос напевает: «Гляжу я на небо…» Вот, думаю, здорово! Песня в кубрик пошла… Оно, конечно, и новые есть сильные, но и старые вспоминать не грех. Особенно такие…
Щиповский октет стал той гирькой, что окончательно перетянула чашу весов на сторону самодеятельности из коллектива Павлова. Ветров очень рассчитывал еще на фортепьянную классику Лили Городковой, но в самую последнюю минуту у той что-то заело. Ну да не беда, впереди День флота, там сыграет. Хорошо, что конфуз случился не на смотре, а на репетиции, хорошо, что Щипа со своими хлопцами оказался на высоте.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Как быстро уносится время! Давно ли встречали конструкторов, а скоро их провожать.
Новыми торпедами настрелялись вдоволь. Пока все текло как по маслу: ни поломок, ни отказов. В океане моряки добивались метких попаданий, не было случая, чтобы лодкам-целям удалось увильнуть, сколько бы они ни хитрили. Приготовители научились сноровисто разбирать, собирать, настраивать аппаратуру, находить любые разрегулировки и так же быстро устранять их.
Как-то в шутку Городков заявил Рыбчевскому, что может теперь готовить торпеды с завязанными глазами, однако Рыбчевский постарался охладить эту его пылкую самонадеянность.
Шутки шутками, а конструкторы полезный след оставили.
Стоило их главному толкачу Бучинскому столкнуться в эти дни с неотлаженным проверочным стендом, с неаккуратно разложенным инструментом или с тем, что в умывальнике к чистому полотенцу и куску мыла не добавлен кусок пемзы, как он, оправдывая свою фамилию, затевал такую бучу, что нарушители тут же зарекались допускать впредь что-либо подобное. Бучинский громогласно требовал сурового наказания всякого, кто даже в мелочах позволял себе неуважительно относиться к «торпэдам»; он утверждал при этом, что пользуется-де «мэтодом» Петра Первого — нерадивых таскает за бороду, покуда они не станут радивыми.
Так или иначе, но скоро многие стали удивляться, как это они жили до сих пор? Даже Самойленко, путь которого в когорту радивых еще только начинался, случалось, отказывался приступать к торпедам, если вдруг не обнаруживал пемзы и не мог потереть ею свои белы рученьки.
Правда, «торпэды» и «мэтры», «пэмзы» и «мэтоды» с легкой руки Бучинского были без промедления включены в лексикон местных острословов, но это не меняло дела.
Жесткость, неуступчивость, придирчивость конструкторов к торпедистам, а еще больше торпедистов
Как-то в кабинет Павлова с испуганным видом протиснулся Рыбчевский, плотно затворив за собой дверь. Понизив голос, он поведал, что сам видел, как мичман Молоканов облокачивался о торпеды, чуть не обнимал их, а Самойленко даже сидел на торпеде с книжкой в руках. Сам Рыбчевский так, видно, опешил при таком «кощунстве», что не нашелся, как его пресечь на месте, а может, боясь привлечь внимание Бучинского, решил не подымать при нем шума.
Павлов понимал встревоженность Рыбчевского. Молоканов и Самойленко «доучились» до такой степени, что с торпедами обращаются уже на «ты». Опасно! Как ни постигай торпеду, все равно относиться к ней надо только с осторожностью, только с почтением, только на «вы». Любая фамильярность может скоро принести беду.
Нужна была срочная профилактика, и Павлов упросил Бучинского рассказать морякам о поломках, заеданиях, промахах, бывающих при подготовке торпед. Борис Михайлович сначала отнекивался, а потом такое нарисовал, что у слушателей испуганно округлились глаза. Павлову показалось, что Бучинский перенес на новую торпеду все грехи старых торпед, но он так твердо называл даты, причины, фамилии, что не верить ему было нельзя. Вряд ли Самойленко с Молокановым теперь будут допускать свои вольности.
В открытые настежь окна видна буйная зелень соседней сопки, за нею синеет бухта. Легкий сквознячок с океана прогуливается по комнате, парусом надувает полотняные шторы. За обрывом поет наутофон — скоро туман припожалует. Теплынь. Офицеры без кителей, в своих форменных желтых рубашках, а это не часто местная погода позволяет.
Бучинский читал еще не подписанный акт неторопливо, внятно, акцентировал важные места. Флотской стороне давались высокие отметки, выводы гласили, что моряки могут обращаться с торпедой уверенно и умело. Аудитории, состоявшей из приготовителей и лодочных минеров, это слушать куда как приятно. Бучинский кончил читать, а морякам еще слышались приятные слова в свой адрес.
— Осталась небольшая формальность, — важно сказал Жилин, сидевший во главе стола. — Осталось подписать акт. Или у кого есть вопросы?
— Разрешите? — Павлов легко поднялся и привычно поправил галстук. — Выражаю мнение своих: такую торпеду мы давно ждали. Спасибо за нее и за обучение. Однако у нас есть некоторые предложения…
— Может, об этом после? — недовольно пробурчал Жилин.
— Почему? — возразил Павлов, кладя перед собой лист бумаги. — Давайте включим наши предложения в акт, а потом и подпишем.
Туман, выползавший из-за обрыва, уже укутал бухту и теперь наплывал на берег. Казалось странным, что при слабом ветерке он так скоро наплывает, застилает собой, словно проглатывает, катера, причалы, нацеливается на сопки, на небо, на весь мир.