А если звезды — это боги?

Бенфорд Грегори

— Как долго намерены вы пробыть на орбите Луны?

— Пока вы и ваши коллеги не покинете наш корабль. Потом мы сразу же отбываем.

Прибывшие всполошились. Рейнольдс яростно замахал на них руками, пытаясь успокоить. Человек, который попросил разъяснения, что такое световой год, выкрикнул Джонатону приглашение посетить Землю.

Это возымело эффект, которого безуспешно старался добиться Рейнольдс. Остальные визитеры умолкли, желая услышать ответ Джонатона.

— Это невозможно, — проговорил Джонатон. — У нас расписан график, мы должны улетать сейчас.

— Нет ли в этом вины нашего

посла? — требовательно спросил кто-то. — Он должен был сам спросить у вас гораздо раньше.

— Нет, — ответил Джонатон. — Я не мог бы дать ответа — и никто из моих товарищей. Мы прежде не были уверены в ваших мирных намерениях. Пока мы не познакомились с Рейнольдсом поближе, мы не могли быть в полной мере уверены, что ваша раса не агрессивна.

Чужак быстро моргал. Моргание прекратилось, когда стали задавать технические вопросы. Политики и бюрократы отошли в сторонку посовещаться, и вперед выступили ученые. Рейнольдса приятно удивил уровень их вопросов. По крайней мере, в этом отношении экспедиция не превратилась в фарс.

Когда с вопросами было покончено, люди собрались выслушать последние слова Джонатона.

— Мы вскоре вернемся на свою родную планету, и когда прилетим, сообщим лидерам нашей расы о величии и славе человечества. Пролетая мимо вашей системы, мы решили узнать побольше о вашей звезде и вашем народе, которому дали жизнь ее ласковые лучи. Я чрезвычайно польщен вашим визитом. Уверен, что собратья мои польщены не меньше и могут лишь сожалеть о невозможности в полной мере выразить вам свою признательность.

С этими словами Джонатон перестал моргать и уставился на Рейнольдса.

— Вы уходите с ними?

— Нет, — сказал Рейнольдс. — Я хотел бы еще поговорить с вами наедине, если можно.

— Да, конечно, — сказал Джонатон.

Несколько визитеров возмутились и стали что-то высказывать Келли с О'Харой, но ничего не смогли сделать. Один за другим люди утянулись из переговорного зала в коридор. Последней вышла Келли.

— Не валяй дурака, — предостерегла она.

— Не буду, — сказал Рейнольдс.

Когда люди удалились, Джонатон позвал Рейнольдса в другое помещение. После непродолжительного перехода они оказались в той комнате, где всегда проводили встречи ранее. Джонатон, словно исполняя ритуал, проследовал к дальней стене и замер там в прямой позе. Рейнольдс улыбнулся ему.

— Благодарю, — сказал он.

— Не за что.

— За то, что солгали им. Я опасался, что их тупость возмутит вас. Я полагал, вы навешаете им лапши на уши в ответ, нагромоздите неправдоподобные вымыслы и тем оскорбите. Я недооценил вас. Вы очень хорошо справились.

— Но вы хотели о чем-то поговорить со мной наедине?

— Да, — сказал Рейнольдс. — Возьмите меня с собой.

Джонатон, как обычно, никак не отреагировал, но долгое время хранил молчание.

Потом наконец отозвался:

— Почему вы просите о подобном? Мы никогда не вернемся.

— Мне плевать. Я вам уже говорил. Я нетипичен для своей расы. Нет мне счастья здесь.

— Но разве можете вы считаться типичным среди нас? Разве обретете вы счастье среди нас?

— Не знаю. Но попробую.

— Невозможно, — ответил Джонатон.

— Но... но почему?!

— Потому что у нас нет ни времени, ни возможности возиться

с вами. Наша миссия — отчаянная. За время нашего отсутствия родную планету могло обуять безумие. Необходимо спешить. Времени в обрез. Вы ничем не поможете нам. Сожалею, но вы сами знаете, что я прав.

— Я ведь научился разговаривать со звездами.

— Нет, — ответил Джонатон. — Не научились.

— Но я же говорил.

— Верньян говорил. Без него не смогли бы.

— Ответ окончателен? Больше мне не к кому обратиться? А капитан?..

— Я капитан.

Рейнольдс кивнул. Все это время он таскал за собой чемоданчики и коробки, а теперь придется отволочь их обратно. Домой? О нет, только не домой. На Луну.

— Вы не могли бы проверить, оставлен ли для меня челнок? — спросил он.

— Да, минуточку.

Джонатон грациозно удалился в коридор. Рейнольдс развернулся и стал оглядывать стены. Под его взглядом радужные узоры, казалось, снова затанцевали, начали кружиться и танцевать по собственной воле. Он почувствовал грусть, но не тоску. Скорей пустоту и одиночество. Пустота так долго была частью его, что он почти перестал осознавать ее присутствие. Но теперь осознал опять. Он понимал, не всегда отдавая себе в том отчет, что последние десять лет жизни провел в тщетных попытках заполнить эту пустоту. И даже больше, если так прикинуть: вероятно, всю жизнь он положил на поиски момента подлинной целостности. Лишь дважды приближался он к этому ощущению вплотную. В первый раз это с ним случилось на Марсе. Там он остался жив и наблюдал, а другие погибли. Там он не был одинок и не чувствовал опустошенности. Во второй раз — в этой самой комнате, с Верньяном. Лишь дважды за всю жизнь соприкасался он с истинным знанием, самую чуточку. Дважды за пятьдесят восемь нескончаемо долгих лет. Произойдет ли это снова? Когда? Как?

Джонатон вернулся, задержавшись на пороге.

— Пилот там, — сообщил он.

Рейнольдс направился к двери, готовый к отбытию.

— Вы по-прежнему намереваетесь посетить наше Солнце? — спросил он.

— О да. Мы будем продолжать поиски, попытки. Нам больше ничего не остается. Вы ведь не верите, даже после того, что показал вам Верньян: не верите, Рейнольдс, да? Я вас понимаю. Все мы... даже я... иногда сомневаемся.

Рейнольдс вышел в коридор и двинулся дальше. За спиной раздались быстрые шаги; он обернулся и увидел, что Джонатон идет следом. Он подождал чужака, и они пошли рядом. В узком коридоре им едва хватило места.

Рейнольдс не пытался продолжать разговор. Насколько он понимал, за краткое оставшееся им время разговаривать было не о чем. Лучше промолчать, рассудил он, нежели сказать слишком мало.

Воздушный шлюз был открыт. За ним Рейнольдс увидел прильнувший к потрепанному корпусу звездолета челнок.

Говорить было не о чем. Развернувшись к Джонатону, он произнес:

— Прощайте.

И при звуке этого слова впервые задумался, в какие обстоятельства принужден возвратиться. Более чем вероятно, что его снова объявят героем. Он станет медийной знаменитостью. Ну да ладно, слава штука преходящая, с этим можно смириться. Двести сорок тысяч миль — достаточное расстояние. Он был в безопасности.