А ЕСТЬ А
Шрифт:
– Да, – сказал, улыбаясь, Реардэн, – для меня это главное.
Глаза Филиппа забегали; когда он снова заговорил, голос его звучал так, будто он неуверенно шарил вокруг, выхватывая случайные фразы:
Каждый имеет право на обеспеченную жизнь… Как же я ее получу, если никто не даст мне шанс?
А как я ее получил?
Я же не получил в наследство сталелитейный завод.
А я получил?
Я смогу делать все, что ты… если ты меня научишь.
А кто научил меня?
Почему ты все время твердишь одно?
А я говорю.
Через минуту Филипп пробормотал:
– Тебе-то хорошо, ни о чем не надо беспокоиться. Это мне приходится думать о средствах к существованию.
Реардэн показал на группу людей, работавших в зареве горна:
Ты можешь делать то, что делают они?
Не пойму, к чему ты клонишь?
Что случится, если я поставлю тебя горновым, а ты мне запорешь плавку?
Что важнее, твоя плавка или мой пустой желудок?
Как ты предлагаешь набить желудок, не сварив стали?
Филипп изобразил на лице упрек.
Сейчас я не в состоянии спорить с тобой, ведь у тебя в руках все козыри.
Тогда не спорь.
Что?
Закрой рот и двигай отсюда.
– Но я хотел… – Он осекся. Реардэн насмешливо улыбнулся:
Ты хотел сказать, что это я должен придержать язык, потому что сила на моей стороне, что я должен уступить тебе, потому что у тебя ничего нет за душой.
Что за странная, грубая манера формулировать этические нормы!
Но ведь именно в этом суть твоей этики?
О нравственности нельзя рассуждать в категориях материальных понятий.
Но мы рассуждаем о работе на сталелитейном заводе, и уж позволь, что может быть более материальным?
При этих словах Филипп как-то сжался, глаза еще больше потускнели и словно подернулись пленкой, как будто такое место, как литейный цех, его пугало, было ему настолько неприятно, что он отказывал ему в праве на существование. Он тихо, упрямым тоном, будто декламируя шаманское заклинание, произнес:
В наши дни и в наше время всеми признано как нравственный императив, что каждый человек имеет право на труд. – Он возвысил голос: – Я имею право работать!
Вот как? Так иди и возьми свое право.
Что?
Возьми свою работу. Сорви с куста, на котором она, по твоему мнению, растет.
Я хочу сказать, что…
Ты хочешь сказать, что она не растет на кусте? Хочешь сказать, что нуждаешься в рабочем месте, но не можешь создать его? Хочешь сказать, что имеешь право на рабочее место, которое должен создать для тебя я?
– Да!
– А если я его не создам?
Секунды шли, молчание затягивалось, Филипп не находил ответа. Наконец он сказал:
Я тебя не понимаю. – Он произнес это сердитым тоном человека, который играет опробованную роль, оперирует проверенными формулами, но, к своему изумлению, получает в ответ неожиданные реплики. – Не могу понять, почему с тобой стало невозможно разговаривать. Никак
Понимаешь, прекрасно понимаешь.
В полной уверенности, что формулы и клише в конечном счете не могут подвести, Филипп выпалил:
С каких это пор ты увлекся абстрактной философией? Ты ведь не философ, а промышленник и не способен решать принципиальные вопросы, оставь это экспертам, которые уже давно признали, что…
Хватит, Филипп. Говори, где собака зарыта.
Какая собака?
Откуда вдруг желание работать?
Ну, в такое время…
В какое время?
Ну, каждый человек имеет право на то, чтобы ему как-то помогли… чтобы о нем не забыли, не оттолкнули в сторону… Когда все так нестабильно, надо найти опору, за что-то зацепиться… Я хочу сказать, что, если в такое время с тобой что-нибудь случится, у меня ничего не останется…
Что же, ты думаешь, должно со мной случиться?
Я ничего не думаю. Что может случиться? А ты сам что думаешь? Что-нибудь случится?
Например?
Откуда мне знать?.. Ведь у меня ничего нет, кроме то го скромного содержания, что ты назначил мне… но ты же можешь передумать.
Могу.
А у меня нет на тебя управы.
И тебе потребовалось столько лет, чтобы понять это и начать беспокоиться? Почему именно сейчас?
Потому что… потому что ты изменился. Раньше у тебя было чувство долга, моральной ответственности, а теперь… теперь ты их утрачиваешь. Ведь утрачиваешь, скажи честно?
Реардэн стоял и молча изучал брата. Филипп отличался какой-то особой манерой все время соскальзывать на вопросы, будто остальные слова были несущественны, случайны и лишь настойчивые вопросы являлись ключом к цели.
Я с удовольствием сниму груз с твоей души, если он на тебя давит, – вдруг требовательно проговорил Филипп. – Только дай мне работу, и тебя больше не будет мучить совесть!
Она меня не мучает.
Так я и думал! Тебе все равно! Тебе безразлично, что с нами станется!
С кем именно?
Ну… с мамой, со мной… с человечеством вообще. Но я не собираюсь взывать к твоим лучшим чувствам. Знаю, ты готов меня вышвырнуть, так что…
Ты лжешь, Филипп. Не это тебя беспокоит. Если бы дело обстояло так, ты примеривался бы, как разжиться у меня деньгами, а не получить работу…
Неправда! Мне нужна работа! – Реакция была бы строй и отчаянной. – Не пытайся отделаться от меня деньгами. Мне нужна работа!
Возьми себя в руки, прекрати истерику, мразь! И не глуши себя криком.
В ответ Филипп выпалил с бешеной яростью:
Ты не имеешь права так разговаривать со мной!
А ты имеешь?
Я только…
Ты только хотел, чтобы я откупился от тебя? Но по чему я должен откупаться, а не просто вышвырнуть тебя, как мне давно следовало сделать?
Но ведь я как-никак твой брат!