А где же третий? (Третий полицейский)
Шрифт:
Когда я уже почти полностью оделся, то услыхал исключительно деликатный стук в дверь. Я отозвался, вошел сержант и необычайно обходительно и учтиво пожелал мне доброго утра.
Чтобы как-то нейтрально начать беседу, я сказал:
— Я вот смотрю, что тут на второй кровати кто-то спал. Это были вы или МакПатрульскин?
— Скорее всего это был полицейский Лисс. Ни я, ни МакПатрульскин не проводим свой ночной отдых и сон здесь, в этом помещении, это было бы для нас слишком дорого, и если бы мы играли в такие игры, то мы бы тут и недели не продержались в живых...
— Вы имеете в виду, что вас
— А там, внизу, тамочки.
И своим коричневого цвета большим пальцем руки он показал моему взгляду, в какую сторону ему следует направиться — общее направление было вдоль дороги, ведущей к скрытому повороту, который, в свою очередь, вел к подземному стальному раю со множеством дверок в бесконечных коридорах.
— А почему? Почему вы там спите?
— Чтобы спасать, беречь, копить и не растрачивать свои жизни.
— Не понимаю.
— Там, внизу, спишь себе сколько хочешь, а поднимаешься со сна таким же молодым, каким и лег. И во сне не увядаешь, и не усыхаешь, и не стареешь к тому же, вы и представить себе не можете, сколько времени служат и ботинки, и форма, ведь ложимся мы спать, не раздеваясь и не разуваясь. МакПатрульскину очень нравится, что не нужно раздеваться. Ну да, и еще то, что не нужно бриться. Для него небритье — важное дело, экономит уйму времени это небритье. — Вспоминая своего товарища, Отвагсон мягко и по-доброму рассмеялся. — Артист-комик, можно сказать, наш МакПатрульскин, — добавил сержант.
— А как же Лисс? Где он обитает?
— Тамочки. Внизу. Наверное. Я так думаю. — Отвагсон снова потыкал большим пальцем в ту сторону, где должна была находиться вечность. — Он себе тамочки пребывает в дневное время, хотя мы его там никогда и не видели. Наверное, в каком-то скрытом месте он себе и пребывает, может быть, некоторым образом, нашел себе помещеньице с потолком, ну и всем прочим, как полагается, где-нибудь в отдельном доме, и знаете, все эти непонятные показания по рычагу могут наводить на мысль, что имеет место несанкционированное вмешательство в работу всей системы. Он совсем чокнутый, как черт рогатый, человек, знаете ли, неоспоримо необычного склада души и характера, и человек, доложу я вам, неуправляемый и даже необязательный. Очень, можно сказать, необязательный человек.
— А почему же он спит здесь, а не «там»?
Мысль о том, что этот странный человек-призрак находился ночью рядом со мной в этой комнате, была мне неприятна.
— Чтобы побыстрее ее истратить, раскрутить, избавиться от нее, чтоб в нем ничего неиспользованного не оставалось.
— Что истратить? Чего не оставалось?
— Жизни, его жизненного срока. Он стремится избавляться от нее как можно большими частями, до рабочего времени и после рабочего времени, и побыстрее, чтоб умереть ему как можно раньше. Мы с МакПатрульскиным умнее, мы с ним еще не устали от самих себя, мы бережем ее, эту нашу жизнь, растягиваем отпущенный нам срок, копим. Думаю, дело вот в чем: Лисс считает, что где-то там, дальше по дороге, есть еще и скрытый правый поворот, и, наверное, он его все время ищет и думает, что он его найдет тут же, как только помрет, и изгонит всю эту левизну из своей крови. Сам-то я не верю, что этот правый поворот существует, а если и существует, то там понадобилось бы
— Я... я этого не знал, даже не догадывался...
Сержант вытаращился на меня в крайнем изумлении:
— Не знали? Ну и ну. А вы когда-нибудь садились на велосипед с правой стороны?
— Наверное, нет, я как-то не задумывался... нет.
— Почему не садились с правой стороны?
— Не знаю. Как-то не думал об этом.
Сержант рассмеялся, а потом улыбнулся мне снисходительно:
— Почти неразрешимая загадка, загвоздочка, проблема непостижимых возможностей, совершенно сногсшибательное дело.
Сержант вышел из комнаты и жестом пригласил меня следовать за ним. Мы пришли в кухню. На столе им уже были заботливо выставлены горячая каша, от которой еще поднимался пар, и молоко. Отвагсон учтивым жестом показал на еду, потом поднял руку с воображаемой ложкой ко рту, при этом сделал это так, словно ложка была наполнена до краев, а потом, вытянув губы, произвел смачный, засасывающий звук, будто пробовал нечто невероятно вкусное, самый изысканный из всех известных человечеству деликатесов. Потом он громко сглотнул и в полном экстазе приложил руку к животу. Я сел за стол и, принимая его приглашение, взял в руку ложку.
— А почему вы сказали, что Лисс сумасшедший? — спросил я.
— Вот что я вам расскажу. В комнате МакПатрульскина, на каминной полке, стоит маленькая коробочка. И вот что произошло. Однажды МакПатрульскина не было дома, и его отсутствие выпало на июня... двадцать третье число, МакПатрульскин проводил расследование, связанное с велосипедом, ну и вот Лисс в отсутствие МакПатрульскина вошел к тому в комнату, увидел эту коробочку, его одолело любопытство, и он открыл ее и заглянул внутрь. Ну вот, с того самого дня он и...
Сержант сокрушенно покачал головой и три раза многозначительно постучал себя пальцем по лбу. Хотя каша была исключительно мягкой, но я ею чуть не подавился, услышав звук, который произвел палец, ударяясь в лоб, — звук был гудящий, пустой, слегка жестяный, такой, будто бы Отвагсон постучал ногтем по пустой канистре.
— А что... а что же было в той коробочке?
— О, об этом рассказать несложно. Там был прямоугольный кусочек картона, по размерам — ну, как пачка сигарет, не больше. И картон совсем тоненький.
— Ага, понятно...
Мне было совершенно непонятно, однако я был уверен, что мое напряженно-напускное равнодушие тут же, как жалом осы, вынудит сержанта продолжить свои объяснения. Но некоторое время он молчал и молчаливо, каким-то странным взглядом наблюдал за тем, как я поглощаю пищу. Ел я с аппетитом. Наконец он сказал:
— Все дело в цвете этой картонки.
— В цвете? А какого же такого особенного цвета была эта картонка, что она могла...
— Да, действительно... а может быть, дело вовсе не в цвете, — озадаченно и растерянно пробормотал Отвагсон.