А и Б сидели на трубе
Шрифт:
На барахолке продавались пиджаки и патефоны, гипсовые кошечки-копилки, мраморные слоники и картины, нарисованные тут же при нас на старой клеёнке, где по желанию заказчика могла быть изображена тройка с лихим ямщиком, уносившаяся в зимнюю лунную ночь, лебеди на пруду, русалки или красавицы в шароварах, возлежащие на коврах.
Одним словом, на барахолке можно было купить всё. Всё, кроме футбольного мяча. То ли мы были такие невезучие, то ли действительно он был страшной редкостью, но, сколько мы ни ходили по набережной Обводного канала в гудящей, вороватой и густой
Поэтому нам приходилось гонять по пустырю пустую консервную банку. Особенно скверно приходилось мне: я был вратарём и хватать консервную банку руками было не особенно приятно.
И вдруг Серёга достал мяч. Настоящий! Пахнущий кожей, звонко бумкающий под ударами!
— На три часа! — сказал Серёга, бледный от гордости. И мы ринулись на пустырь.
Пустырь был большой, основательно вытоптанный, ограниченный с одной стороны железнодорожной насыпью, с другой — забором из колючей проволоки, за которым пленные немцы строили дом, и глухим забором с третьей.
С некоторых пор в этом глухом заборе пропилили калитку и повесили вывеску, которая относилась к высокому кирпичному зданию за забором: «НИИ». По утрам в это самое НИИ шли разные тётеньки в шляпках и дяденьки с рулонами чертежей. Иногда подкатывала машина, и тогда из калитки выбегал старый толстый охранник и отдавал приехавшим честь. Чаще всего на чёрной легковой машине приезжала тётенька в офицерской шинели с полковничьими погонами. Она курила папиросы «Казбек» и носила очки. Она всегда махала на охранника рукой, но он всё равно почтительно открывал перед нею калитку, суетился и вообще мешал пройти!
Он был противный, потому что нас с пустыря гонял, хотя мы ему ничего дурного не делали. Ну, подумаешь, консервная банка в забор попадает, если мне забивают гол, так что? Что, забор сломается, что ли?
Но он обязательно выскакивал и начинал орать:
— Прекратите немедленно! Вы мешаете научной работе! Вы мешаете товарищам научным работникам.
Иногда мы видели, как в окне второго этажа появлялась эта очкастая, только она была не в шинели, а в белом халате, как доктор. Она смотрела на нас сквозь свои огромные очки и курила. Мы её побаивались.
Но в этот день мы о ней даже и не вспомнили, а сразу разделились на две команды и начали играть! Но играть-то настоящим мячом оказалось совсем не просто! Мяч — это не консервная банка! По нему чуть стукнешь, он на сто километров летит. Мы его сразу же за колючую проволоку загнали, на стройку к немцам. Ещё хорошо, что никто не заметил. Серёга быстро, как ящерица, под проволокой пролез и принёс мяч обратно.
Мы решили играть в одни ворота. Ну в те, где забор, где я стоял! Раза два мяч саданул в забор, и сразу выскочил охранник и начал на нас орать.
Но мы на него — ноль внимания. Чего он сделает: нас много — он один. Он покричал-покричал,
— Ну, погодите! Вот перелетит мячик через забор, я вам его проколю, ей-богу, проколю!
Тут у нас как раз сложилась такая ситуация, что надо бить одиннадцатиметровый! И выпало бить Серёге.
Он отсчитал одиннадцать метров, разбежался.
Ребята из другой команды стали стенкой передо мной, чтобы ворота прикрыть. (Поскольку идёт игра в одни ворота, то я для обеих команд вратарь.) Выстроились они стенкой, и мне сразу стало не видно, что там Серёга делает. Но даже если бы я видел, то ничего изменить бы не смог. Потому что у Серёги пушечный удар! Он так и говорит: «У моей правой — удар пушечный, а у левой — смертельный!»
Я, правда, не видел, какой он ногой бил. Но удар» действительно, оказался пушечным. Мяч ударил в игроков, двое сразу же на землю повалились. А мяч взмыл под самое небо и потом, как по ниточке, покатился… покатился… И прямо в окно этого НИИ! Окно было открыто, и стекло осталось целым, и что расколотил мяч, когда в комнату попал, нам не было видно!
— Ага! — закричал охранник, выскакивая из проходной. — Понаделали делов, голубчики!
Мы бросились кто куда! Собрались уже по другую сторону насыпи.
На Серёгу было страшно смотреть.
— Мне же его под честно-пречестное на три часа дали! — шептал он.
— Надо идти просить, чтобы мяч отдали! — сказал Коля Осташевский.
— Вот ты, такой умный, и иди! — сказали другие мальчишки.
— Кто забил, пусть тот и идёт! — сказал Коля, поглядывая на Серёгу. Да было и так ясно, что идти Серёге.
Серёга встал, пошмыгал носом и пошёл к проходной, где его уже поджидал ухмыляющийся охранник.
И тут я не знаю почему, но я вдруг пошёл по травянистому откосу насыпи и бросился за Серёгой. Вообще-то я думал, что все мальчишки побегут за мной… Но никто не побежал. И даже кто-то сказал:
— Во Пифагор — лопух! Сам на рожон лезет!
Я догнал Серёгу и пошёл с ним рядом.
— Ага! — ухмыльнулся охранник, блеснув металлическими зубами.
— Чего «ага»-то? — смело глядя ему в глаза, сказал Серёга.
— А вот сейчас отведу тебя к учёному секретарю — тогда узнаешь!
— Да хоть к печёному, хоть к мочёному! — бесстрашно ответил Серёга.
Я, конечно, молчал, но не отставал от Серёги ни на шаг! Охранник даже растерялся.
— Ага! — сказал он. — Ага! Храбрые какие! Сейчас посмотрим, какие вы храбрые!
И он цепкими железными пальцами вдруг схватил нас за уши и поволок по коридору, а потом по лестнице на второй этаж.
— Ну, ты! — кричал Серёга. — Отпусти ухи! Отпусти!
А я всё никак не мог так извернуться, чтобы укусить его за руку. Прихохатывая, охранник втолкнул нас в комнату, и мы услышали строгий голос:
— Что это такое! Я спрашиваю, что это такое!
— Вот! — сказал охранник. — Футболисты! Те самые!
— Я не о том! Немедленно отпустите их уши!
Охранник разжал пальцы, и мы увидели комнату, всю заставленную какими-то приборами, и тётеньку — ту самую, в очках!